Читать книгу "Криница слов - Елена Асеева"

– Как Вы сюда прошли? – опять вопросил Василий Петрович и почувствовал, как в голове, что-то громко застучало, будто враз там ударила барабанная дробь, возвещая слет пионеров.

Теперь дрогнул капюшон балахона и существо медленно, медленно стало поднимать свою голову, словно отрывая взгляд от черного стола и переводя его на хозяина кабинета. Из тьмы капюшона уходящей черной пропастью куда-то в глубину выглянули лишь два больших, растянутых по краям ярко-желтых глаза. Они выступили из мглистой бездны, и увеличились в размерах, а после замерли. Но кроме этих желтых глаз, всего остального, что находится на лице живого существа, как, впрочем, и самого лица, Василий Петрович не смог разглядеть и создавалось впечатление, что лица у существа нет совсем, лишь глаза и тьма бездонности.

– Кто… кто ты? – очень тихо, почти прошептав, спросил Василий Петрович, и голос его продолжал дрожать, будто натянутая струна на изящной домре.

Еще мгновение и задрожало все его тело, оно покрылось липким, холодным потом, таким, каким покрывается неизлечимо больной человек. Существо негромко выдохнуло из тьмы своего капюшона, и в лицо Василия Петровича ударил холодный порыв ветра, да послышался приглушенный, раздавшийся из глубин чего-то необыкновенного далекого грубый, отрывистый голос:

– Я– Смерть! Я пришла за тобой! Ибо пришел твой конец!

– Это, что шутка? – спросил Василий Петрович и его лицо с тонкими губами, острым носом и низким лбом исказилось. – Это шутка? И кто так глупо шутит?

В голове теперь не просто била барабанная дробь, там еще, что-то скрипело, хрустело и отрывалось, а отрываясь громко плюхалось на разгоряченную поверхность черепа.

– Глупая, глупая шутка, – злобно добавил Василий Петрович, и от этого плюханья, невыносимо болезненного, на миг прикрыл глаза.

– У тебя несколько минут, – все тем же глубинным, отрывистым голосом, сказало существо. – Несколько минут, чтобы попрощаться с этой жизнью, подумать о том, как ты жил, и, что творил…

Василий Петрович открыл свои светло-серые глаза и испуганно глянул на Смерть, уловив легкий аромат зеленой травы, сосновой смолы и соленый запах морских брызг. Он еще раз вгляделся в эти неподвижные, желтые глаза, и понял, что это не шутка, не розыгрыш, и, перед ним смерть. Его смерть – последний миг на земле, последний вздох и выдох. И на Василия Петровича накатил такой жуткий, всепоглощающий страх, что тело его судорожно вздрогнуло, а губы издали продолжительный стон…

А потом он подумал о том, что путевки на остров Тенерифе куплены, и выходит деньги потрачены впустую.

Мгновенно пролетела мысль, что Ларочка, мечтающая там отдохнуть, теперь туда не поедет занятая его похоронами. А может… и лоб опять обильно покрылся большими каплями холодного пота… а может наоборот поедет, только не с ним, а с кем-то другим, молодым и полным сил…

Еще секунду Василий Петрович обдумывал случившиеся, а после произнес, обращаясь к Смерти, замершей на месте и лишь покачивающей своим черным балахоном:

– Смерть, а может мы с тобой договоримся… Может ты дашь мне еще немного времени… хотя бы чуть-чуть… так хочется пожить. А я… а я… тебе заплачу…

– Заплатишь… – повторила Смерть, и отозвалось эхом это слово, вылетевшее из глубин ее капюшона, из темной пропасти.

– Да, да, да, – обрадовано воскликнул человек, и даже в голове его на немножечко перестало хрустеть и отрываться. – Отдам тебе свой дом, машины, фирму, счет в банке… Все… все отдам.

– Отдашь дом, машины, фирму, счет в банке, жену, дочь…? – гулко вопросила Смерть.

– Жену, дочь…, – прошептал Василий Петрович. Он замолчал и подумал, что таких как Ларочка, найдет еще не одну, а вот дочь жалко… Еще миг он колебался, так будто ему было и впрямь жалко пятнадцатилетнюю дочь, затем кивнув головой и добавил, – возьми и жену, и дочь, забери квартиру в которой живет бывшая жена… Возьми все… все, только оставь жизнь.

– Но если я все заберу, – заметила Смерть, – Тогда, у тебя ничего не останется… Лишь этот дорогой костюм и кожаные туфли, купленные в самой Италии. Что же ты будешь делать? Куда пойдешь?

– Я… я… как-нибудь… уж как-нибудь, лишь бы жить, – откликнулся Василий Петрович и на него опять накатил страх, и он был такой огромный, чем-то схожий с большущим, снежным валуном, который тотчас придавил человека к поверхности стола, согнув его спину и приклонив низко, вздрагивающую от ужаса, голову.

– Нет… я не так беспощадна, как ты, – сказала Смерть и мотнула своим черным капюшоном. – Я беру лишь то, что принадлежит мне. И нынче твоя жизнь в моих руках, потому как пришло время. Твое время– человек!.. Я дала тебе несколько минут, дала мгновение, чтобы ты подумал, поразмыслил о том, как жил, и что творил, но ты, словно шушель стал торговаться со мной! Твое последнее слово, последняя мысль были лишь о том, о чем ты всегда думал, к чему всегда шагал по жизни. Ты раскидывал на своем пути людские судьбы, ты переступал через близких и далеких тебе людей, ты уничтожал своей безнравственностью свет и добро в душах…. И потому даже в последний миг своей жизни ты думал о бренном, а не о духовном. Ты напрочь забыл о своей душе, о ее предназначении и сохранении ее чистоты!.. А теперь твое время вышло! – и Смерть растягивая слова чуть слышно прошептала, – это… твой… конец!..

Смерть подняла руки вверх, и Василий Петрович увидел, что вместо кистей у нее там лишь черные кости скелета. Она коснулась длинными, костяными пальцами краев своего капюшона и не сильно ими встряхнула, и сейчас же он выгнулся дугой. Края капюшона разлетелись в разные стороны, желтые глаза потухли во тьме, а из образовавшейся не широкой трубы подул легкий ветерок, который принес с собой запах умершего тела. Ветерок коснулся своим дыханием лица человека, его груди, раздался громкий звук всасывания, вроде как чистили канализацию, вытягивая из нее всякую дрянь. В голове Василия Петровича пронеслась резкая, нестерпимая боль, такая точно облили, обдали кипятком весь мозг изнутри. Боль длилась лишь морг, а после внезапно пропала. Тело его, крупное с небольшим животиком, судорожно вздрогнуло и осело. Голова качнулась, и он упал лицом на полотно гладкого стола, да как только коснулся черной поверхности, из спины его вырвалось серое облачко.

Звук всасывания нарастал и делался все громче… громче. Облачко, в которое обратился Василий Петрович, почувствовало, как его мало осязаемое естество, потянуло туда вовнутрь разинутого капюшона, прямо в бездонную, темную трубу. Не в силах сопротивляться… человек– увы! уже не человек, а лишь бесплотный дух человека, полетел вниз. И только он миновал края капюшона, в последний миг, оглянувшись на свой кабинет и письменный стол, вишня-хамелеон купленный за семьдесят одну тысячу восемьсот рублей, как они резко сомкнулись и позади появилась та же тьма, что и впереди.

Но дух человека, слышал звук всасывания и влекомый им летел, сам того не понимая зачем, к его источнику.

Кругом Василия Петровича был мрак, чернота сквозила впереди и позади, и в этой тьме лишь изредка вспыхивали большие желтые огни, растянутые по краям, похожие на глаза Смерти. Они вспыхивали попеременно, то справа, то слева, иногда снизу или сверху, и тогда ощущал дух человека воздух насыщенный сладким запахом разлагающейся плоти и гниющих пищевых отходов. Порой к звуку всасывания, примешивался зычный душераздирающий смех, визг и крик, и тогда Василий Петрович думал, что может быть он все же не умер. Думал, что он жив и просто сошел с ума… И, чтобы отвлечь себя от смеха и крика, который также как и огни, слышался то справа, то слева. Думал о том, что почти новый костюм, купленный за двадцать семь тысяч четыреста пятьдесят рублей, и не успел поносить, да и туфли, те самые лаковые с зауженным мысом за пятнадцать тысяч пятьсот рублей, привезенные из самой Италии, надел то всего пару раз. Еще он думал, что если он все же жив и просто сошел с ума, то сегодня, это излечимо и врачи ему непременно помогут.