Читать книгу "Секс и деньги. Как я жил, дышал, читал, писал, любил, ненавидел, мечтал и пил в мужском журнале - Марк Дэпин"

Пару раз я собирал деньги для шахтеров, но у меня получалось собрать не очень много.

Я стал коммунистом и присоединился к полутроцкистской Социалистической рабочей партии (СРП, лозунг: «Ни Вашингтон, ни Москва – а социализм во всем мире!»), даже принял участие в нескольких мероприятиях, что окончательно подорвало мой обычай просыпаться утром и до самого вечера ждать скорой революции. Самым тяжким испытанием оказалась «продажа у завода», для которой следовало встать в шесть утра, к половине седьмого подойти к воротам завода и продавать газету «Социалистический рабочий» заспанным злобным котельщикам, идущим делать свои котлы, или что там они еще делают. В конце концов котельщики к нам привыкли, бормотали «доброе утро» или – крайне редко – покупали газету. «Продажа в торговом центре» шла гораздо хуже. Зеленщики не считали себя передним краем революционного движения и в лучшем случае смотрели на молодых людей, пытавшихся продавать им коммунистические газеты, как на безобидных лунатиков. В ответ на наш лозунг «Социалистический рабочий! Работу, а не бомбы!» они кричали: «Убирайтесь назад в Россию!»

В Кэннон-парк в Ковентри, где горожане ходили в магазин, чтобы купить хлеба, молока и мяса, а вовсе не «Социалистического рабочего», я поменял свой лозунг на «Социалистический рабочий! Розыгрыш миллиона фунтов!». Это была моя первая попытка привнести принципы медиаиндустрии в практику нашего подпольного издания. Единственным преимуществом работы в супермаркете оказалось то, что для нее не нужно было вставать раньше двух часов дня.

Члены СРП занимались также расклейкой плакатов и ходили по домам. Для расклейки плакатов отводилось ночное время; нам выдавали ведра, кисти и клей, который я очень не любил, так как он постоянно оставался на моих джинсах. Дома мы навещали наших знакомых и вежливо, но настойчиво пытались убедить их вступить в стройные ряды СРП. Учитывая, что все мои знакомые либо были членами СРП, либо уже успели выйти из партии, мои визиты теряли всякий смысл.

Самой тяжелой из всех обязанностей членов партии было присутствие на регулярных собраниях. Пока я не вступил в партию, эти собрания казались мне довольно занятными, потому что: а) каждое из них посвящалось какой-нибудь интересной теме, например гражданской войне в Испании или борьбе с фашизмом в Германии, и б) собрания проводились в пабе. После того как мне выдали партбилет, собрания потеряли былую привлекательность, я понял, что в конечном счете они сводились к все новым и новым поручениям. Составлялось расписание нарядов по продаже газет, другие задания определялись в соответствии с текущей ситуацией – это могли быть организация забастовки или акции протеста, проведение марша от пункта А до пункта Б и обратно.

Я быстро исчез из поля зрения руководства партии и присоединился к так называемому «болоту», к которому относились молодые люди с левыми взглядами и нежеланием подчиняться партийной дисциплине. Меня ничего не интересовало. Я не хотел быть частью капитализма – системы, взрастившей Кейта и красномордых учителей. Я даже развил теорию, согласно которой все, что делают люди, в итоге приводит к ухудшению положения вещей. Такое умозаключение базировалось на сложной цепочке рассуждений, ведущей от капиталистических предприятий к гонке вооружений, спекулятивной торговле или чему-нибудь столь же аморальному.

Даже если бы я научился играть на гитаре и петь, настраивать струны и писать революционные песни, а затем подписал бы контракт с «И-эм-ай» (для того чтобы мое послание достигло массового слушателя), стал бы популярнее Пола Веллера и участвовал в турах и концертах в пользу угнетаемых, то все равно способствовал бы обогащению межнациональных корпораций, которые инвестировали бы мои деньги в оружие.

Именно поэтому я не стал утруждать себя обучением игре на гитаре и пению, а вместо этого решил ничего не делать.

Я порвал с отцом – жестко и без объяснения причин. Из-за того что по возрасту и убеждениям он походил на Кейта и моих школьных учителей, я поставил между ними знак равенства. Я проклинал его за то, что он был евреем. Раньше отец редко вспоминал о религии. Он не читал на иврите и не знал молитв, ел сандвичи с беконом и женился на матери, несмотря на то что она была атеисткой. Но когда мы уехали и он женился второй раз, неожиданно все переменилось – отец стал правоверным иудеем и начал тренировать еврейские футбольные команды. Его новая жена работала при еврейской общине. Его дом, наш дом, стал у меня ассоциироваться с синагогой, которую я терпеть не мог.

Я не понимал этой внезапной перемены интересов, по-моему, он никогда не верил в Бога. Много позже я понял: отец хотел, чтобы мы остались евреями, потому что он сам был евреем, и если бы мы тоже уверовали, то у нас по-прежнему оставалось бы что-то общее. Даже разъехавшись по разным частям света, мы бы не потеряли эту связь.

Я ни на секунду не сомневался, что был умнее своего бедного отца. В те годы высокомерие человека, никогда не знавшего, что такое воспитывать собственных детей, давало мне чувство морального превосходства над ним – ведь я был революционером. Мы не ссорились, не было сказано обидных слов, просто однажды я в очередной раз попросил у него денег, он отказал, и я больше не звонил. У меня не было телефона, и отец не мог позвонить мне. За пять лет мы разговаривали только однажды, потом он умер.

Я писал рассказы для журналов. Иногда получалось продавать их, а если не удавалось, то я все равно был близок к успеху. Редакторы всегда проявляли ко мне интерес и старались чем-нибудь помочь, и я считал, что все редакторы – приятные люди, всегда готовые дать совет, располагающие массой свободного времени и беспокоящиеся обо всех вокруг.

Я искал другие способы зарабатывания денег. Воровать я больше не мог – талант и сноровка уже давно оставили меня. Попробовал сделать хобби профессией и стал донором спермы. Банк донорской спермы находился в четырех милях от Лемингтон-Спа. Как в глупом анекдоте, я сперва постучался не в ту дверь. Открыла молодая медсестра, когда я предложил ей свою сперму, она показала мне, как пройти от их дома сестринского ухода до нужного мне учреждения. Я покраснел, как головка члена, и пошел дальше.

Сестры в спермохранилище были милы и дружелюбны. За один анализ крови мне заплатили треть недельного пособия по безработице, после чего предложили пройти в комнату и наполнить пластиковый стакан размером с батарейку от фонарика. Я зашел в крохотное помещение, где не было ничего, кроме унитаза и шкафа. Я знал, что это за шкаф: парни, которые заглядывали сюда раньше, рассказывали, что он полон порнографических журналов.

Но они ничего не говорили об унитазе. Я стоял, спустив штаны и зажмурив глаза, перед унитазом и силился представить себя где-нибудь в другом месте. Ничего не выходило. Я пытался расшевелить своего приятеля, а вокруг все воняло хлоркой и антисептиками. Да где я мог себя представить в такой обстановке? В очереди к доктору-сексопатологу? Прячущимся от надзирателей в тюремной моечной? Я натянул джинсы и проверил шкаф. В шкафу оказалось два ящика, и в них определенно не было порнографических журналов. Оставались только я и унитаз.

Кого я только себе не представлял – Дебби Херри из «Блонди», Полин Мюррей из «Пенетрейшн», Тину Веймаус из «Токин хедз» или Гей Адверт из «Адвертс», – но каждый раз, когда я был готов кончить, мне приходилось отвлекаться на стаканчик, и это сводило на нет все мои старания. В конце концов ценой неимоверного напряжения фантазии мне удалось выдавить каплю, которую я и предоставил медсестре. В то время еще не было домашних хранилищ, но сперма сохраняет свежесть в течение получаса, поэтому я мог брать работу на дом при условии, что Джо домчит меня до больницы на своем «мини».