Читать книгу "Добрый доктор - Дэймон Гэлгут"

Между этими двумя встречами миновало почти два года. Я отвез пациента в другую больницу, в хорошую, а на обратном пути обратил внимание на вывеску, прикрученную к придорожному дереву. Что-то разбередило мне душу — беззащитно-корявый почерк, чудовищные ошибки? — и я затормозил.

И тут — ее лицо, широкая улыбка:

— Как вы сегодня? Вам не грустно?

— Не грустно?

— В прошлый раз вам очень грустно.

Темно-синее ситцевое платье, настолько вытертое, что кое-где просвечивает голое тело. Запястья и щиколотки унизаны тяжелыми бусами.

— Как вас зовут?

— Я Мария.

— Нет, как ваше настоящее имя? Ваше африканское имя?

На ее лицо словно бы опустилось забрало. Она отвела глаза.

— Мария, — повторила она. — Мария.

Я прекратил расспросы. Имя ей не шло, не умещалось у нее на языке, но мне понравилось, с какой суровой решительностью она воздвигла между нами эту преграду. Внезапно мне показалось, что в этой женщине есть загадка.

Около двух часов я просидел в углу, на ящике, разговаривая с ней. На беседу это походило мало: вопросы задавал я, она же отвечала. «Кто вы?», «Откуда вы родом?», «Сколько вам лет?»… Я хотел узнать о ней все.

Здесь она работает три года. Эта тесная хибарка для нее — и кухня, и спальня, и ванная. Когда я спросил, где же ее пожитки, она указала на потрепанный чемодан, задвинутый под стеллаж. Показала мне свою постель: драное одеяло, аккуратно свернутое вчетверо. Ржавое ведро в углу — вот ее ванная. Она пояснила, что воду носит из деревни. Оттуда же ей доставляют еду.

Это ее деревня? Нет. Ее деревня далеко. Почему она здесь живет? Из-за лавки. Но почему лавка находится здесь? Так решил муж. Он выстроил эту лавку. Привез Марию и поставил за прилавок. Сам он ездит по деревням, забирает у мастеров резные фигурки и прочие сувениры и привозит сюда, а она торгует. Он живет с ней в лавке? Нет, в другом месте. Вон в той деревне? Нет, в другом месте, она точно не знает, где. Приезжает иногда, иногда. Давно ли она виделась с ним? Она показала шесть пальцев. Шесть часов, дней, недель?

Она изъяснялась, коверкая слова, призывая на помощь мимику, все время улыбаясь. Раз или два рассмеялась своим мыслям. Я не мог оторвать от нее глаз. Меня зачаровал этот язык знаков и сигналов, замысловатая каллиграфия жестов — язык, словно бы изобретенный нами, только для нас двоих. Я никогда еще не бывал в таких чудесных местах, как этот квадратик утоптанного песка, огороженный полками с деревянным зверьем. Задолго до того, как в лавке совсем стемнело, меня обуяло желание перегнуться через прилавок и погладить ее по затылку. И я это действительно проделал. Хотя и не сразу. Ощутив прикосновение, она застыла точно каменная.

— Поедем со мной, — сказал я. — Куда-нибудь.

— Куда?

— Ко мне, — заявил я, наплевав на благоразумие.

Она покачала головой, попятилась, уворачиваясь от моей руки.

— Почему нет?

— Нельзя, — сказала она. — Нельзя.

Я слишком много себе позволил; теперь она держалась со мной настороженно, холодно. Неужели я с самого начала неправильно истолковал ситуацию… Но когда, смирившись, я поднялся, чтобы уйти, она внезапно сказала:

— Позже.

— Позже?

— Вы приходите после. После, когда лавка… — Она показала жестами «закроется».

— Во сколько?

— Восемь. Когда темно.

— Хорошо, — сказал я. — Я вернусь позже.

Я поехал в больницу, принял душ, побрился, переоделся. Во мне бродил высоковольтный заряд похоти, смешанной с отвращением к самому себе. Казалось, о свидании договорилось какое-то мое тайное «я», о существовании которого я дотоле не подозревал. Зачем мне это свидание? Какая муха меня укусила? Я не мог отделаться от мысли, что добровольно сую голову в капкан. Неизвестные мне люди уже сидят в засаде. Предчувствие шантажа, похищения, убийства не оставляло меня. Я вполне отдавал себе отчет в том, что в лавку ехать нельзя.

Но, дрожа от страха, поехал. Мария поджидала меня у дороги. Велела поставить машину подальше от хибарки, вон там, за кустами. Я вернулся к лавке пешком во тьме. Сердце гудело, как колокол. У нее тоже был испуганный вид, она озиралась, старалась затаить дыхание. Лампа не горела. Она взяла меня за руку и ввела в мир, где время отмерло, где память не находит вех, за которые можно было бы зацепиться.

Всякий раз повторялось одно и то же. Распорядок, установленный нами в первую ночь, выполнялся неукоснительно: припарковаться в укромном месте за кустами, вернуться пешком к магазину, где ждет в дверях она. Накидывает петлю на гвоздь, и мы ложимся на рваное одеяло, расстеленное на земляном полу.

Никогда не раздеваемся догола. Торопливое соитие. Всякий раз — с примесью страха. Я и сам не знал, чего мы боимся, пока однажды она не назвала страх по имени, сказав:

— Завтра не приходите, нельзя.

— Почему нельзя?

— Опасно, опасно.

— Почему опасно?

— Мой муж.

Я должен был скрывать от него свои визиты. Очевидно, ради нее. Но по ее лицу я прочел, что он может причинить вред и мне. Распространяться на эту тему она не захотела. Следующей ночью я нарочно проехал мимо хибарки. И действительно, у магазина стояла машина. Белая легковушка. Какой марки, я не разобрал. Прямо у двери, на виду.

С той ночи я начал ощущать неотступное присутствие ее мужа, человека с неразличимыми чертами лица, застывшего где-то у нее за спиной. Выждав с неделю, я снова приехал к ней. Спросил:

— Он вам на самом деле муж?

Она серьезно кивнула.

— На самом деле муж? Или просто друг? Вы действительно поженились? Вы женаты?

— Женаты, — подтвердила она, энергично кивая.

Установить, поняла ли она мой вопрос, было невозможно.

Обручального кольца она не носила, но это ничего не значило. Когда люди живут в такой нищете и убожестве, никакие обычаи не в счет. Она вполне могла заключить брак по обряду, не предполагающему колец. Как тут узнаешь? Мне это нравилось. Нравилось, что я о ней почти ничего не знаю. К нашим отношениям никак не подходило слово «роман» в его обычном понимании. Я впервые в жизни испытывал такое чувство — колдовское наваждение, вполне обходившееся без слов. Главное понималось и так или угадывалось по намекам. Конечно, после того как мой брак распался, у меня были женщины: пара мимолетных встреч, в больнице — недолгая связь с Клаудией Сантандер… Но ночи в хибарке были явлением совсем иного порядка. Безмолвие. Такая отдача, что становится не по себе. Я не мог рассчитывать ни на что, кроме того, что ожидало меня в ночной хибарке, того, ради чего я и приезжал: примитивная мебель, жесткий земляной пол, запах ее пота — иногда слегка едкий, — когда я расстегивал на ней платье. И жаркие объятия в темноте — объятия вслепую.