Читать книгу "Я была первой - Катрин Панколь"

Казалось, это прекрасное, волнующее, крепнущее изо дня в день чувство гармонии продлится вечно. Однако не прошло и четырех месяцев, как все рухну­ло, причем случилось это совершенно неожиданно.

Была пятница. День близился к концу. Мы собира­лись провести выходные с друзьями на острове Нуармутье[5]. Я должна была заехать за ним, чтобы вместе отправиться к его приятелям, и уже там пересесть в более надежную машину, лучше приспособленную для путешествия. Моя сумка лежала на заднем сиденьи. Мы условились, что он будет ждать меня внизу со своим чемоданом. Как сотни парижских парочек, мы отправлялись наслаждаться соленым зеленова­тым морем, и я уже мысленно вдыхала живительный морской воздух и запретную пряность ночей.

Возбужденная, влюбленная, я спустилась вниз по Елисейским Полям, обогнула Круглую площадь, и ос­тановившись на светофоре, возбужденная, влюблен­ная, вспомнила вчерашнюю ночь, когда все мое тело издавало радостные стоны и содрогалось от благодар­ности в его объятиях. Блаженная улыбка застыла на моих губах, зажегся зеленый свет, я переключилась на первую, включила указатель поворота. До условлен­ного места оставалось каких-то сто метров. Сто, во­семьдесят, шестьдесят, сорок… Сердце радостно под­прыгивает в груди, на Круглой площади цветущие деревья рисуют причудливые узоры, розовые, сирене­вые, они танцуют на месте, держа друг друга под руку. Я насвистываю себе под нос, представляю как мы бу­дем купаться, покачиваясь на волнах, подолгу гулять вдоль берега и наслаждаться солоноватым вкусом кар­тошки, которая продается на местных рынках по бас­нословной цене. Он расскажет мне как эта картошка растет, сколько времени длится урожайный сезон, по­том нагнется и вырвет у меня поцелуй, который я охотно подарю ему. Он выше меня, и когда мы целу­емся, моя голова уютно пристраивается на его плече. Он не давит на меня своим весом, не заставляет выги­бать шею. Он не делает мне больно, когда мы обнима­емся или спим, тесно прижавшись друг к другу. Имен­но так познаются люди, созданные друг для друга. Подобные детали решают все. Они выстраиваются в пирамиду как белые камушки на песке. Мне хочет­ся сигналить изо всех сил, вскочить на крышу ма­шины и завизжать от восторга. Двадцать метров. Я поворачиваю руль вправо, и бегло взглянув в зерка­ло заднего вида, остаюсь довольна собой: щеки у меня вполне розовые, губы достаточно красные, а волосы – белокурые. Я поднимаю голову и вижу прямо перед собой его.

Он стоит на краю тротуара, машет мне свободной рукой. В другой он держит чемодан. Дурацкий ма­ленький чемоданчик висит на длинном стебле руки. Или это плащ у него слишком короткий. Или сам он – карлик. Карлик с карликовым чемоданом. На его лице сияет идиотская клоунская улыбка. Зачем он так глупо улыбается? А нос! Этот нос похож на кочан цветной капусты с синими прожилками. А волосы! Мог бы хоть голову вымыть, или, на худой конец, постричься.

Я как будто впервые его вижу. Пелена любви спа­ла, и он предстал передо мной во всей своей несураз­ности. Тысяча отравленных дротиков впивается в его тело, тысяча нелепейших деталей бросается мне в глаза, заставляя гаденько хихикать. Я вижу его со­вершенно бесформенным, дебильным, тяжелым, от­вратительным. Сама мысль о том, что это чучело ко мне прикоснется, приводит меня в ужас. Я вся съе­живаюсь, чтобы быть от него как можно дальше.

Он машет рукой, чтобы я остановилась. Вот бол­ван! Я ему не шофер! Ненависть комком подступает к горлу, клокочет во мне, мешает дышать. Мне хочет­ся бросить его здесь, отчалить на полной скорости. Никогда его больше не видеть. Не подпускать к себе близко. Не слышать как он своим противным мен­торским тоном вещает о тайнах картофелеводства и секретах международной дипломатии. К тому же, он уже старик. Он старше меня лет на пятнадцать как минимум. И что это еще за подозрительный блеск на воротнике: ткань протерлась или перхоть замучила?

Он садится в машину. Кладет чемодан на заднее сидение. Аккуратно пристраивает его рядом с моим. Оборачивается. Потирает руки в предвкушении скорого отдыха, вдыхает воздух, обнимает меня.

– Прекрати! – кричу я.

Я вырываюсь, отталкиваю его.

– Кисуля, – шепчет он, целуя мои волосы. – Никакая я тебе не Кисуля!

Меня тошнит. Я пошире открываю окно и в от­чаянии гляжу в безоблачное парижское небо, слов­но ищу аварийный выход. Я сжимаю зубы. Я не отрываясь смотрю вперед, стараюсь забыть, что рядом сидит он, что нам предстоит целых два дня провести вместе. Я жду, когда ярость утихнет, пы­таюсь выиграть время, но слова сами собой выры­ваются из моих разгневанных уст, безжалостные слова, готовые в клочья разорвать мужчину, отны­не и навеки ставшего моим злейшим врагом:

– Не трогай меня! Отодвинься! Я тебя видеть не желаю!

Если бы он принял условия войны, ответил жесто­костью на жестокость, если бы он решительно наки­нулся на проснувшегося во мне сурового врага, все, вероятно, было бы иначе, но вместо этого он попы­тался вразумить меня нежностью, разговорить, от­влечь. Я ожидала, что он вынет из кобуры пистолет, а он отказался от дуэли, отпустил свидетелей, вступил в переговоры, предложил мир, и потому судьба его была предрешена: я вынесла ему приговор оконча­тельный и беспощадный. Причиной тому послужили невыразительная внешность, нелепый чемоданчик, перхоть на шее, излишняя предупредительность или ставшая вдруг очевидной заурядность типичного па­рижанина, собравшегося провести выходные с дамой сердца на лоне природы. Так или иначе, я словно с це­пи сорвалась. Передо мной простиралась дикая пре­рия, я мчалась не разбирая дороги и хлестала кнутом по его кровоточащему сердцу. Он весь съежился, при­нялся молить о пощаде, об отсрочке приговора, но его страдания совершенно меня не трогали.

Хуже того: словно желая окончательно его добить, я провела ночь в соседнем номере с незнакомцем, по­раженным столь быстрой победой. На самом же деле, его чары трогали меня ничуть не больше, чем слезы его поверженного соперника, просто я явилась в этот мир, чтобы уничтожать всякого, кто осмелится любить меня, приблизиться ко мне слишком близко, найдет меня любезной в том значении этого слова, которое встречается еще у старика Корнеля.

Я не желаю быть любезной вашему сердцу, я не хочу быть любимой.

Я не пытаюсь в себе разобраться. В любви меня привлекают только плоть, бьющаяся о плоть, слад­кие судороги двух тесно сплетенных тел, преходя­щее наслаждение, о котором забываешь, едва насы­тившись, и измены. В этой мутной воде я чувствую себя как рыба: плаваю на самой глубине и от счастья пускаю пузыри. Все, что позволяет держаться на расстоянии, не подплывать близко, возбуждает во мне аппетит, зажигает страсть. Нежности, компли­менты, знаки внимания и привязанности, единение двух сердец, напротив, заставляют меня содрогаться и выводят из себя.

Полгода спустя на перекрестке Сен-Жермен-де-Пре я нос к носу сталкиваюсь со своим бывшим воз­любленным. Мы приглядываемся друг к другу, при­мериваемся, обмениваемся новостями, наблюдаем, прощупываем. Он держит себя нарочито уверенно, как подобает свободному мужчине, идет, широко расправив плечи, те самые плечи, в которые я так любила уткнуться лицом. Зеленые с черной каймой глаза ласкают меня, отчего приятный холодок про­бегает по телу. Нежный блеск этих глаз воскрешает в моей памяти восхитительные минуты блаженства, чувство полноты жизни. Мы ужинаем вместе. Он берет меня за руку и без конца спрашивает: «Поче­му? Почему ты так поступила?». В замешательстве я молча протягиваю ему обе руки, и в этом жесте от­четливо читается моя беспомощность. «Я вела себя как сумасшедшая, – отвечаю я ему, – помнишь, сто­яла полная луна?» Он смеется: «Ловко ты все свали­ла на луну!» «Что ты, – возражаю я, – мне было с то­бой так хорошо, нет, правда.» Мы помирились, я чувствовала себя счастливой, в мире опять царила гармония. Я словно заново училась ходить…