Читать книгу "Страсти ума - Ирвинг Стоун"

– К вашим услугам.

5

Он брел, как слепой, по Верингерштрассе, мимо бокового входа на территорию больницы, которым пользовались студенты, врачи и прислуга. За арочными воротами маячила пятиэтажная каменная Башня глупцов.

– Вот где мне следует быть, – прошептал он, – в одной из камер прикованным цепями к стене. Лунатиков нельзя выпускать на волю.

Бродить по Вене перестало быть удовольствием. Каждый камень и булыжник отзывались болью в ногах, а бессвязные мысли и самобичевание травмировали центральную нервную систему, которую он так успешно обнажал у животных в лаборатории. Он думал: «Нам известно, что зрение контролируется задней долей мозга, а слух – височной. Не мне ли открыть, какая доля мозга контролирует глупость?»

Он инстинктивно направился к Хиршенгассе и аллее Гринцингер, по пути к Венскому лесу, где поколения венцев, прогуливаясь в чаще, радовались жизни или предавались своему горю. Домики деревни Гринцинг, по которой сновали домашние хозяйки с корзинками в руках, взбирались на гору к виноградникам, перемежавшимся с персиковыми и абрикосовыми посадками. Над входом в кабачки висели зеленые венки, они указывали на то, что там есть молодое вино, которое подают под каштанами, вино из винограда, культивируемого в окрестностях Венского леса уже две тысячи лет, еще до того, как римские легионеры захватили здесь селение, называвшееся Вин–добона. Зигмунд шел не останавливаясь.

Извилистая тропа, карабкавшаяся вверх, была тенистой, но и ее тишина не умеряла страданий Зигмунда. Его охватывали, оставляя свою горечь, приступы то стыда и ярости, то крушения надежд и смущения, то страха, отчаяния и тревоги.

Он сошел с тропы и углубился в чащу столетних берез и сосен. Там царили глубокая тишина и спокойствие, лишь изредка прерываемые пением птиц и доносившимися издали ударами топора. Хлорофилл лесных листьев – лучший поглотитель, он способен вобрать в себя любую человеческую печаль, и при этом ни одна ветка не шелохнется. Но сегодня даже эти величавые деревья не приносили ему облегчения. Всегда в прошлом освежавшие его душу, сочная весенняя листва, чувство возврата в благотворное лоно зелени, которая укрывает от враждебного мира, не помогали ему: он метался от ярости к отчаянию и наоборот.

Зигмунд поднялся на вершину, в сад–ресторан Каленберга. Посетители ели завтраки, принесенные с собой в рюкзаках, и пили пиво, которое разносили официанты в кружках на больших подносах. После восьмимильной прогулки он устал, у него пересохло в горле, но он не стал задерживаться и пошел по тропе к Леопольдсбергу, к руинам стоявшего там некогда замка. Внизу лежала Вена, зажатая между Венским лесом и Дунаем, на юге возвышались Альпы, разделяющие Австрию и Италию, к востоку простирался склон, спускавшийся к Венгрии. Отсюда наступали и временами покоряли императорский город пришельцы из Азии: гунны, авары, мадьяры и турки. Но это была история, в собственной же душе он ощущал лишь страдание, поддавшись безысходной жалости к самому себе.

Как он осмелится сказать Марте о помолвке, если его будущее столь мрачно? Как он может объяснить ей непредвиденный провал строившихся им планов стать ученым? Каким образом он будет добывать себе на жизнь, не говоря уже о помощи семье? Как он сумеет выдержать четыре года хирургических операций, с которыми он так плохо справляется; занятий дерматологией, которая казалась ему скучной; внутренними болезнями, не обладая диагностическим даром; нервными расстройствами, о которых знает только то, чему научил его друг, Доктор Йозеф Брейер? Психиатрия, связанная с анатомией мозга, которую он осваивал под руководством профессора Мейнерта, интересна. Он уже прошел подготовку по клинической психиатрии под началом Мейнерта, благоволившего ему, и тот мог бы научить его всему тому, что известно о «локализации» центров мозга. Однако поскольку его вероятные пациенты не позволят лазить им в мозг для исследования их извилин, то какая польза в таком обучении?

На полпути назад, к Каленбергу, он пошел по узкой, неровной тропе, по которой гоняли скот к Клостерной–бургу. У подножия горы, ощутив усталость в каждом мускуле, он повернул к дороге на монастырь и зашагал вдоль русла Дуная, иногда останавливаясь, чтобы смочить пылавшее лицо. Ему предстояло еще несколько часов пути, но теперь он знал: пора покончить с самобичеванием и отчаянием, упреками в адрес университета, медицинского факультета, больницы и министерства образования. Мужчины выдерживают испытания даже в том случае, когда их бьют кнутами по голой спине, они скрежещут зубами, но не позволяют себе кричать от боли. Они продолжают жить. Иного выбора нет.

Уже под вечер, эмоционально опустошенный, он добрался до дома доктора Йозефа Брейера, близкого друга, которому он поверял свои мысли и чувства. Известный в Вене как «Брейер – золотая рука», Йозеф был личным врачом большей части персонала медицинского факультета университета, и это создало ему репутацию самого популярного врача в Австро–Венгерской империи. Он славился своим диагностическим искусством и часто добивался успеха там, где другие терпели неудачу. В клинической школе утверждали, будто он «предсказывает» причины скрытых заболеваний. Горожане понимали это буквально и считали, что знания Брейеру даны Богом. Венцев поражало, почему их католический Бог открывает причины их недомоганий еврею, но они не позволяли своей религии мешать лечиться у доктора Брейера.

Йозеф Брейер был скромнейшим человеком. Когда его хвалили за ясновидение, он отвечал:

– Глупости! Все, что я знаю, мне передал мой учитель профессор Оппольцер, специалист по болезням внутренних органов.

Он действительно узнал многое от Оппольцера. Когда Йозеф был еще студентом – ему шел тогда двадцать первый год, Оппольцер взял его в свою клинику и через пять лет назначил ассистентом, готовя молодого человека в качестве своего преемника. Но в 1871 году Оппольцер умер, Брейеру было только двадцать девять лет. Бюро медицинского факультета занялось поисками на стороне более зрелого и известного человека, остановив свой выбор на профессоре Бамбергере. О том, что произошло затем, Брейер никогда не откровенничал: подал ли он в отставку в знак недовольства или же был уволен профессором Бамбергером, пожелавшим иметь ассистента по собственному выбору. Брейер занялся частной практикой, одновременно продолжая в лаборатории профессора Брюкке исследования «полузамкнутых каналов среднего уха», которые, по его мнению, контролировали движения головы. Работая в лаборатории в качестве частного лица, он сделал важные открытия, касающиеся внутреннего уха как органа, чувствительного к гравитации. Он подружился с Флейшлем и Экснером и здесь же встретил Зигмунда, который был моложе его на четырнадцать лет и еще не имел диплома врача. Брейер приглашал Зигмунда к себе на ланч. Его жена Матильда и дети приняли Зигмунда в семью взамен младшего брата Йозефа – Адольфа, преждевременно умершего несколько лет назад.

Семья Брейер проживала в центре города, на Бранд–штете, 8, в двух кварталах от площади Святого Стефана и фешенебельных лавок Кертнерштрассе и Ротентурм–штрассе. Из окон дома Брейеры могли любоваться благородными шпилями собора Святого Стефана, двумя романтическими башнями перед фронтоном и крутой мозаичной крышей, гигантским колоколом Пуммерин, гудевшим, когда жителей города призывали тушить пожар или звали на молебен. Заложенный в 1144 году за пределами первоначальной средневековой городской стены, собор, как и столица, которой он служил, воплотил в себе семь веков архитектуры. Его внутреннее устройство было величественным, внешнее – намного более прагматичным. Здесь на открытом воздухе высилась кафедра, с которой священники призывали венцев отогнать от осажденной Вены турок. Здесь было распятие Христа с таким выражением боли на лице, что верующие независимо от своей конфессии, проходя мимо, крестились и называли его «Христом с больными зубами». Здесь же находились молитвенная скамья для тех, кто торопился присоединиться к своим собутыльникам в ближайшем кафе, а также важные экономические эталоны империи: высеченный в камне круг, дабы венский покупатель смог измерить только что купленный каравай хлеба; отчетливо различимый метр для тех, кто хотел бы проверить отрез купленной ткани и получить уверенность, что не обманут ни на миллиметр.