Читать книгу "Дело было так - Меир Шалев"

— По малому.

Она облегченно вздохнула, объявила, что малую нужду вполне можно справить во дворе, осторожно, но весьма решительно подтолкнула меня к выходу (при малом росте в ней была большая сила), вывела наружу и объяснила, что возле коровника есть старый нужник, еще с тех времен, когда они с дедушкой жили в бараке, но я могу также использовать канаву для стока навоза или полить струей дедушкин особенный цитрус — о котором тоже речь еще впереди.

— И не иди мне во двор с пустыми руками, — вложила она мне в руки маленький пакетик с мусором. — Если ты уже идешь во двор, так возьми с собой вот это и выбрось мне там, где навоз от коров.

Бабушка Тоня терпеть не могла мусор — ни в доме, ни возле него. Она не терпела присутствие мусора, даже если он был уже собран и брошен в предназначенное для него мусорное ведро. Поэтому каждый, кто шел в направлении двора, получал от нее очередную порцию домашней грязи, завернутую в газету или в старый бумажный пакет из деревенского ларька, и, вручая эту ношу, она обычно добавляла к ней требование:

— А обратно захвати мне несколько яичек от кур.

Эти «Не иди с пустыми руками» и «Обратно захвати» были ее постоянными указаниями, напоминавшими, что нечего шляться без дела, разгуливать по полям и глазеть на цветочки — есть хозяйство, которым нужно непрерывно заниматься, есть куча дел по дому и всегда есть что вынести, принести, захватить, выбросить, взять или отдать.

Я взял ей мусор, и пошел ей во двор, и по дороге полил ей тот особенный цитрус, который вывел дедушка Арон. А бабушка вернулась в дом, поспешила к двери туалета, проверила ручку, до которой я только что дотронулся, протерла ее своей большой наплечной тряпкой, снова обернула положенным лоскутком и плотно прикрыла дверь.

Таким я помню особенный стиль ее речей и таким — ее дом. Первый — с непременным «мне» после каждого глагола, второй — с «задней дверью», с крытой входной верандой и построенной вокруг скамьей, с кухней, и со столовой, и с коридором, покрашенным масляной краской, и с запертыми комнатами. Я не раз спрашивал маму, что скрывается за всеми этими дверьми и зачем все эти тряпки на дверных ручках, и она объясняла:

— Здесь у бабушки душевая, в которой нельзя принимать душ, здесь туалет, которым нельзя пользоваться, а здесь спальня, в которой нельзя спать, и столовая, в которой нельзя есть, а здесь, — останавливалась она у двери старой ванной комнаты, той «святая святых», где стояла настоящая ванна, — здесь живет бабушкин пылесос, свипер.

— Свипер? — переспрашивал я с надеждой и радостью, потому что мама произносила слово sweeper в точности, как ее мать: «w» она произносила, как «v», потом углубляла английское «double е» до русского «ии» и поднимала дрожащий кончик языка к нёбу, так что английское «r» становилось русским «ррр». У этого подражания был обнадеживающий смысл: за ним явно скрывалась какая-то интересная история. Не просто еще одна из тех историй, которые мне обычно рассказывали — о танцующих лошадях, о летающих ослах и о соседском дедушке, который был такой маленький, что по ночам скакал верхом на зайцах, — а чудесный рассказ о таинственном существе по имени Свипер, которое живет в запретной бабушкиной ванной, прямо здесь рядом, вот за этой закрытой дверью.

— Пожалуйста, расскажи мне о нем.

— О свипере? А что в нем интересного?

— Ну пожалуйста, расскажи, расскажи.

— Свипер — это тот пылесос, который дядя Исай послал бабушке из Америки.

— Из Америки? — изумился я, потому что Америка не часто упоминалась в семейных рассказах.

— Из Америки. Из Лос-Анджелеса в Калифорнии, в Соединенных Штатах.

Глубокий вдох. В одном предложении — и столько новых удивительных названий, таких влекущих и таких запретных.

Глава 6

И второй глубокий вздох. Не только в ту минуту, когда в маминых рассказах впервые прозвучало слово «Америка», и не только в том месте, в Нагалале, где это слово означало так много разных и противоречивых вещей, но также мой вздох здесь и сейчас, когда я вспоминаю и описываю это много лет спустя.

Там и тогда, во времена моего детства в мошаве, слово «Америка» означало страну, которая внушала одновременно и уважение, и враждебность. Из Америки прибывали самые мощные тракторы и самые замечательные косилки. Из Америки пришел трубный ключ «Риджид», «самый лучший ключ в мире, с гарантией на всю жизнь», — как восклицали хором дяди Менахем и Яир, а также всемогущий «джип»-вездеход, который хвалили все знатоки до единого, и грозный автомат «томмиган», о котором дяди Итамар и Миха, близко узнавшие его во время Войны за независимость, рассказывали настоящие чудеса.

И более того: американцы, покорявшие Дикий Запад, были пионерами, подобно нашим первопоселенцам. И всемирный праздник рабочих Первое мая тоже пришел из Америки. И многие из солдат, победивших нацизм, были американцы. И Лютер Бербанк, этот великий агроном, изобретатель замечательного сорта слив «санта роза», первый, кто начал выращивать картофель из семян, а не из рассады, — он тоже был американцем. Кстати, книга Бербанка «Жатва жизни» была тогда очень популярна в кибуцах и мошавах. Сам же Бербанк — какое странное совпадение! — жил в той Калифорнии, где решил поселиться наш «дважды изменник» дядя Исай, вместо того чтобы приехать в Страну Израиля, в самой той Калифорнии, где этот «дважды изменник» сделал свой «бизнес» и сменил свое имя на Сэм.

Но дело было не в одном лишь дяде Исае. С Америкой был связан весь вообще «капитализм». А кроме того, оттуда же пришла погоня за удовольствиями и роскошью, и духовная пустота, и «франтовство», и всякие «мейк-апы», и все «пудры-помады», и вообще все «излишества», вплоть до той оглушительной музыки, которой увлекался в молодости мой дядя Яир, несмотря на бурчание дедушки. Короче говоря, непонятно было, как это получилось, что великая страна, которая подарила человечеству такие высочайшие достижения ума, как комбайн, кукуруза и трехточечный способ крепления навесных агрегатов к трактору (один шарнир позади корпуса и два на концах гидравлических рычагов), сама погрязла в таком глубоко порочном образе жизни и в такой глубокой безнравственности.

Я не уверен, что Америка знала об этом, но в дни моего детства у нее был еще один враг, кроме Советского Союза, Восточной Германии, Китая и Северной Кореи. Правда, враг не особенно большой, не особенно сильный, даже, честно говоря, не такой уж особенно страшный, но зато принципиальный, непреклонный и въедливый. Этим врагом были несколько десятков кибуцев и мошавов, составлявших так называемое Рабочее поселенческое движение Палестины.

Враждебность эта сохранялась долгие годы. Даже я, родившийся через два поколения после основания Нагалаля, еще успел быть ей свидетелем. Как-то в начале шестидесятых годов к нам в мошав приехали известные тогда певцы Исраэль Гурион и Бени Амдорский, которые называли себя «Дудаим», то бишь «Мандрагоры». Вначале они пели ивритские песни: «Вечер пахнет розами», «Стелется море пшеницы» и как естественное завершение — «Ой, земля моя, моя родина». Затем последовали несколько песен по-русски, все эти яблоки и груши, вани и катюши, и, наконец, в заключение — американская песня.