Читать книгу "Карфаген должен быть разрушен - Александр Немировский"

Многие в мастерской потешались, наблюдая, как новичок то пытался заткнуть пальцами нос, то дышал открытым ртом, как рыба, вытащенная на берег. Только Блоссий — раб с открытым лицом и светлыми глазами, никогда не смеялся над мальчиком. Поэтому Андриск старался держаться ближе к нему.

Хотя солнце стояло уже высоко, двери домов почему-то были закрыты, окна задвинуты ставнями. Лишь испуганные рабы изредка перебегали улицу и, звеня щеколдами, исчезали в домах.

— Что это господа сегодня заспались? — спросил Андриск.

— Сам удивляюсь! — ответил Блоссий и, приметив выглянувшего из ворот раба, крикнул: — Друг! Какой сегодня праздник?

— Какой еще праздник, вонючка! — бросил раб, не останавливаясь. — В Кумах бешеная собака!

Андриск свистнул:

— Вот оно что! Может, лучше вернемся в мастерскую?

— До мастерской дальше, чем до Филоника. Нам бы в какой-нибудь дом зайти… Но кто к себе вонючек пустит?

Андриск зашагал быстрее. Блоссий его остановил:

— Не торопись! Все равно от судьбы не уйдешь! Мудрец Зенон говорил: «Покорного судьба ведет, непокорного тащит!» Судьба все равно того пса по чьему-то следу направила.

— Выходит, она заранее решила, чтоб нам с тобой быть рабами? — спросил Андриск.

— Разумеется! Но только ей известно, к лучшему это или к худшему. Она ведь и раба может сделать царем, а царя так согнуть, что он будет рабу завидовать. Возьми, к примеру, Персея.

— И ничего нельзя изменить?

— Нельзя! Но к счастью, человек не знает, что его ждет. Поэтому он может вести себя с достоинством.

— Ну вот мы и пришли! — проговорил он после паузы. — Еще с десяток шагов, и мы в безопасности.

Не спуская с плеч ношу, Блоссий потянул веревку звонка, и через мгновение они оказались в перистиле[21]. У двери кухни Добряк распекал какого-то раба. Нарядно одетая девочка лет семи прыгала через веревочку подле цветника.

Блоссий и Андриск сбросили поклажу и ожидали, пока Филоник освободится.

Вдруг за их спиной послышалось какое-то движение. Во двор вбежала собака — взъерошенная, с мордой, покрытой пеной, и, словно не видя никого другого, кинулась к девочке. Андриск был к ней ближе других. Одним прыжком он оказался у клумбы и, схватив девочку, поднял ее над головой. Блоссий же, молниеносно подхватив оставленные кем-то вилы, вонзил их собаке в брюхо.

Филоник стоял с разинутым ртом, бледнее стены. Пот градом тек с его лба.

— О боги! — выговорил он наконец. — Дочь патрона!

Из портика выбежала полная женщина и метнулась к Андриску. Он передал ей девочку, и толстуха стала покрывать лицо ребенка поцелуями:

— Девочка моя! Элия! Жива! Что же ты молчишь? Смотри, вот твоя скакалка… Давай будем играть вместе…

Обернувшись к Филонику, она крикнула:

— А ты что стоишь, как столб? Прикажи убрать собаку. Приглашай спасителей к столу! Сир! Пор! Несите ее прочь. Прямо на вилах! Фила! Ванну и горячей воды! Да не сюда, на кухню! Отмой и надуши спасителей, чтобы они пахли фиалками!

РАБОТА

Полибий с трудом оторвал голову от подушки. Ныли ноги. Ломило поясницу. Пять суток на палубе, полдня на повозке. А потом эта странная встреча.

Он сбросил покрывало и опустил голые ноги на пол. Взгляд упал на груду кожаных мешков. Вот она, царская библиотека, пленница Рима.

Дотянувшись до одного из мешков, он пододвинул его к постели и развязал тесемки. С легким шелестом кожаные футляры покатились по мраморному полу.

«Вот вы и на воле!» — подумал Полибий, вдыхая распространившийся по комнате запах леса. Персей заботился о книгах, и по его приказу папирус пропитывали кедровым маслом, дабы уберечь от книжного червя.

Полибий поднял футляр с отпечатком подошвы и дырками от шести гвоздей — четыре на пятке и два на носке. Калига! Кажется, так здесь называется солдатская обувь. Этому футляру досталось больше других. Но что скрывается в нем? В мешке с футляров слетели ярлыки с именами авторов и названиями произведений. Чтобы найти им место, придется читать свитки.

«Что ж, — подумал он, утешая себя, — работа не хуже других. Благодаря ей я нахожусь в Риме, а не в италийской глуши».

Полибий оглядел полутемную узкую каморку с окном, похожим на щель.

«Пещера Циклопа!» — с грустью подумал он.

Полибий расчистил на полу место и сел, подогнув под себя ноги. Это была поза индийского мудреца, и друзья удивлялись, что Полибию ничего не стоило просидеть в такой позе сколько угодно.

Дверь приоткрылась, в проеме показался поднос с едой, а затем Исомах.

— Не рано ли? — спросил он. — Господа в других домах еще дрыхнут, пока не испекут хлеб.

— Ты хочешь сказать, что здесь хлеб пекут дома, как в деревне?

— Именно так! Здесь на весь город одна пекарня.

Полибий взял ломоть хлеба и откусил. Вспомнилась поговорка: «Горек хлеб чужбины!» Нет, хлеб был душист и солон в меру. И петухи поют здесь, как в Мегалополе. Слышится эллинская речь. Но все здесь чужое и странное.

— Как пройти в палестру? — спросил Полибий, вставая.

Исомах усмехнулся:

— Да здесь и слова этого не поймут! Нет в Риме палестр, как нет и атлетов. Здесь стыдятся обнаженного тела. В баню, здесь ее называют термами, отец с сыном или с зятем вместе не пойдут. На Форуме статуй понаставили — не пройдешь, и все в одеяниях. Палестру здесь заменяет цирк, атлетов — гладиаторы.

— Покажи мне Рим, — сказал Полибий после паузы. — Покажи мне этот город, который считают пупом ойкумены[22].

В АНТИОХИИ

Широкая, всегда шумная улица вела к Оронту. Разделившись на два рукава, река обняла кусок суши с царским дворцом. Сюда сходились все нити управления державой, протянувшейся на восток до парфянских степей, на север — до киликийских гор, на юг — до Аравийской пустыни. Отсюда гонцы доставляли приказы сатрапам и правителям городов. Сюда свозили золото, серебро, жемчуг, драгоценные камни — все, чем уже полтора века народы Азии расплачивались за то, что некогда оказались неспособны противостоять стремительному Александру.

Когда он, будучи совсем еще юным, скончался в Вавилоне, на этом острове, омываемом Оронтом, паслись козы. При полководце Александре Селевке Победителе, унаследовавшем Азию, с острова прогнали коз и воздвигли крепость. При сыне Селевка, Антиохе, построили и дворец, соорудили взамен деревянного четыре каменных моста, связавшие дворец с пустошью на левом берегу Оронта. Тогда же поднялись мощные стены, опоясавшие пустошь, и первые дома обозначали направление четырех главных улиц, ведущих к четырем городским воротам.