Читать книгу "Честь виконта - Жаклин Санд"

Сейчас к парижским ресторанам стала возвращаться та свобода, которой они в большой степени обладали до Великой французской революции; тогда, насколько знал Ксавье из рассказов отца, времена для чревоугодия наступили не лучшие. Революция все изменила и все погубила. С самых первых ее дней места публичных собраний сделались подлинными аренами сражений; здесь стало опасно высказывать свое мнение о чем бы то ни было, ибо все немедленно сводилось к политике. Поскольку все порядочные люди чувствовали себя более или менее оскорбленными новым порядком вещей, всякая вырвавшаяся у них жалоба тотчас превращалась в преступление против революции и в предмет политических доносов, которые с жадностью принимал тысяча и один революционный комитет. Итак, тому, кто не хотел стать жертвой доноса, приходилось обедать молча и поглощать оскорбления патриотов, которые задавали тон в публичных местах. Скоро каждая трапеза напоминала грабеж. Но шли годы, все снова менялось, и вновь стало возможным сидеть в ресторанах, беседуя о жизни, – хотя и по-прежнему с оглядкой, ведь политическое преследование велось во все времена.

Нынче вечером, или, правильнее сказать, уже ночью, смакуя превосходное красное вино и доедая свиные медальоны с соусом из белых грибов, предвкушая уже кофе и ванильное мороженое, которое очень любил, Ксавье подумал, что, едва закончится это дело с пожарами (вызывавшее, надо сказать, его немалый интерес), нужно будет осуществить давнюю мечту и на какое-то время покинуть Францию. Только ехать на юг сейчас нет смысла, ибо намечающаяся война сведет на нет все попытки оказаться подальше от политических распрей. Что может быть более утомительным, чем война! Пожалуй, только конец всего сущего да Страшный суд, когда мертвецы восстанут из могил и начнется светопреставление. А пока война успешно выполняет роль ада на земле, и никакое тепло летнего солнца этого не искупит. Так что можно отправиться в земли дикие и потому относительно спокойные. Только вот завершится каким-либо образом это дело с поджогами, и можно с чистой совестью взять у редактора отпуск.

Господин Трюшон как раз покончил с медальонами и наслаждался кофе, в несчетный раз оглядываясь и отмечая все: и приглушенный блеск хрустальных люстр, превращавших отделанный в бордово-золотых тонах зал в сокровищницу эмира, и портреты, украшавшие простенки, и белоснежные скатерти, и мягкую поступь официантов, – когда заметил, что к нему направляется один из них.

– Сударь, – произнес официант, почтительно склонив голову, – вам только что доставили вот это послание. Человек, его принесший, ожидает ответа.

И верно, на небольшом серебряном подносе в руках официанта лежало запечатанное письмо.

– Мне? – несколько удивился Ксавье, который никого не ставил в известность о том, куда направился, хотя и не делал из этого секрета. Впрочем, делиться было не с кем: господин Трюшон снимал квартиру, столовался по утрам у хозяйки, и порядок в его комнатах наводила тоже она. – Что ж, благодарствую. Принесите заодно уж чернила, перо и бумагу.

Ксавье взял письмо с подноса, а официант поспешно удалился, чтобы исполнить просьбу. В это время журналист распечатал послание, разглядев между тем незнакомый ему герб на сургуче, и погрузился в чтение.

«Уважаемый господин Трюшон!

Если Вы читаете это послание, значит, мой слуга в очередной раз оправдал возложенные на него надежды и отыскал Вас в парижской круговерти. Мы с Вами не имеем чести быть знакомыми близко, однако нам уже доводилось встречаться. Весьма заинтересовавшись нынешними Вашими статьями, я приглашаю Вас позавтракать со мною в моем особняке на улице Вожирар, 76, завтра, не позднее одиннадцати. Лелею надежду, что для Вас это будет любопытно; что же касается меня, то я имею в этом деле свой интерес.

С уважением,

Сезар Мишель Бретинье, виконт де Моро».

Ксавье улыбнулся.

С виконтом судьба его действительно сталкивала лишь однажды – когда тот в очередной раз перешел дорогу Сюртэ, а господину Трюшону поручили написать об этом деле хороший очерк. И Ксавье постарался, не поленившись встретиться в кафе «Тортони» с виконтом де Моро и задать ему несколько вопросов. Не то чтобы его светлость был в восторге от такой идеи, однако и не прогнал назойливого журналиста, чем заслужил его невольное уважение. Будучи представителем весьма опасной профессии, Ксавье привык к тому, что зачастую люди его игнорируют, выказывают свою неприязнь, а то и вовсе осыпают отборной бранью. Хотя некоторые охотно вступали с журналистом в диалог, желая увидеть свое имя в газете.

Виконт не выказал неприязни, однако славы тоже не искал. И хотя отвечал тогда сдержанно, запомнился Ксавье своими приятными манерами и незаурядным умом.

Официант принес бумагу, перо и чернила, и господин Трюшон, недолго думая, написал:

«Ваша светлость,

с удовольствием принимаю Ваше приглашение. Буду у Вас ровно в одиннадцать.

С уважением,

Ксавье Трюшон».

После чего он отдал запечатанное письмо официанту и, расплатившись, через некоторое время вышел из кафе. Насвистывая, господин Трюшон направился домой, чувствуя, как жизнь вновь становится интереснее.

В тот же воскресный вечер (весьма и весьма, надо признать, насыщенный событиями) графиня де Бриан, возвратившись домой, отужинав и переодевшись ко сну, долго сидела за столиком в своей спальне, читая при свете свечей книгу.

Книга была интересной, и вещи в ней писали недурные, однако мысли Ивейн то и дело ускользали далеко от текста, набранного крупным шрифтом. В задумчивости графиня переворачивала страницы, но после возвращалась, перечитывала и вновь задумывалась.

Размышления графини касались непосредственно того человека, которого она впервые увидела сегодня в салоне у мадам де Жерве, а именно – виконта Сезара де Моро.

Когда их представляли друг другу, от Ивейн не укрылось, что она совершенно виконту безразлична. Такое случилось с нею впервые. От природы Ивейн была наделена красотой и грацией, только предпочитала ими не пользоваться, считая, что достаточно выглядеть просто хорошо. Она не практиковала искусство обольщения, презирала женщин, которые живут лишь этим. Только вот сегодня выяснилось, что графиня де Бриан привыкла видеть, как мужчины реагируют на ее появление, привыкла встречать их взгляды – заинтересованные, удивленные, восхищенные, скептические, – но ни разу ни одного равнодушного! А взгляд виконта скользнул по ней, будто она – опавший лист под ногами или статуя в саду, закутанная в мраморное покрывало, так что даже наготой ее втайне не полюбуешься.

Ивейн говорила себе, что такие мысли недостойны ее. Они были мелкими, а графиня мелких мыслей не терпела, тщеславием, как ей казалось, не болела и не стремилась привлекать к себе мужское внимание как к женщине. У нее в жизни имелись более благородные цели. Однако равнодушный взгляд виконта де Моро пробудил тщательно спрятанную неудовлетворенность, природы которой Ивейн не могла постичь. Она ощущала, что ей обидно, но отчего? Ведь она не стремилась покорять всех вокруг, вовсе нет. И внимание виконта ей не было нужно.