Читать книгу "Сегодня ты, а завтра… - Фридрих Незнанский"

В середине салона, у окна, за которым проплывали серые облака, сидел сухощавый седой человек в мягком вельветовом пиджаке с овальными замшевыми заплатами на локтях. На крупном носу громоздились очки в тонкой золотистой оправе. Цвет чисто выбритых щек выдавал благополучного в материальном отношении человека. Больше всего он был похож на профессора, разумеется, на американского профессора. Из какого-нибудь Принстона или Гарварда. Об этом же говорил и кожаный портфель, лежащий на соседнем сиденье, и стопка бумаг, разложенных на откидном столике. «Профессор» был погружен в их чтение.

Ослепительно улыбающаяся стюардесса подошла к его креслу и, слегка наклонив голову, спросила:

– Не хотите ли поужинать?

«Профессор» оторвался от своих бумаг и внимательно посмотрел на стюардессу. Личико ее было до того очаровательным, что он, любуясь ею, не сразу ответил.

– Пожалуй, – наконец сказал «профессор» и сгреб бумаги со столика.

– Тогда, пожалуйста, посмотрите меню, – еще более любезно улыбнулась стюардесса, протягивая ему яркую глянцевую картонку.

«Профессор» пробежал глазами текст. В меню мелькали названия: «устрицы», «икра», «морские гребешки»… «Профессор» подумал и отдал картонку обратно:

– Принесите что-нибудь мясное. И без этих морских деликатесов.

Стюардесса, все так же ослепительно улыбаясь, кивнула и прошествовала по салону. Казалось, у нее просто не существует другого выражения лица.

«И когда ее положат в могилу, она будет все так же улыбаться», – вдруг пришло в голову «профессору». Он уже было начал представлять себе гроб, в котором в обрамлении белых и красных цветов лежит улыбающаяся стюардесса – в форменной одежде, фетровой шапочке-таблетке и даже с меню в руках.

«Нет, – оборвал он свои мысли, – тебе, во всяком случае, увидеть это случай не представится. Ты умрешь первым. Сначала ты, а потом уж она. И вообще что за стивенкинговщина!»

И когда стюардесса пришла во второй раз, везя за собой тележку с обедами на пластмассовых подносах, он даже не поднял головы. Молча взял поднос и приступил к еде.

Эдик Кипарис родился ровно пятьдесят пять лет назад, в тревожном сорок третьем году. Рождение ребенка во время войны, даже в более или менее спокойной Москве, – просто безумие. Это понимали все, и в том числе мать Эдика, Софья Николаевна Кипарис. Но до того ли было, когда Владимир Кипарис, будущий отец Эдика, гвардии капитан танковых войск, пропахший порохом, увешанный боевыми наградами, получил краткосрочный отпуск домой, как сказано было в отпускном удостоверении «за проявленное мужество и в связи с присвоением очередного воинского звания». Через неделю гвардии капитан уехал, а Софья Николаевна соответственно осталась. И через девять месяцев родила сына. Несмотря на советы подруг, соседей, врачей и даже управдома.

Софья Николаевна назвала сына Эдуардом. По профессии она была врачом-эпидемиологом, и Эдуард Дженнер, первый человек, который стал делать прививки против оспы, был ее кумиром с институтских лет. Когда в загсе подозрительно глянули на Софью Николаевну (не надо забывать, что время было военное и всякое упоминание иностранных имен казалось подозрительным), она пролепетала что-то о прадедушке, в честь которого и называет сына.

Маленький Эдик рос капризным и эгоистичным ребенком. То ли мать, старательно оберегая его в военные годы от рахита и авитаминоза, слишком много внимания уделяла его маленькой персоне, то ли безотцовщина сделала его таким (гвардии капитан Кипарис погиб смертью храбрых при взятии Будапешта) – неизвестно. Однако Эдик сызмальства думал только о себе, замечал только себя и заботился только о своей персоне. Такой уж был у него характер.

В раннем детстве ему все сходило с рук – съеденные без спросу варенье и сгущенка, испорченная мебель, разбитые стекла и исцарапанная мебель. Эдик брал то, что ему было нужно, ни у кого ни спрашивая. Когда же он пошел в школу, все изменилось.

Как– то он потерял ручку и, недолго думая, залез в портфель соседа по парте, вынул черную ручку и стал преспокойно писать. С его точки зрения все было правильно: ему, Эдику, нужна была вещь и он ее взял. Какая разница -откуда? Однако когда его сильно отлупили за воровство, Эдик задумался. И понял, что брать нужно тихо и незаметно, а лучше чтобы тот, у кого берешь, воспринимал это как должное.

Эдик рос, он окончил школу и поступил в институт – конечно, медицинский. Пошел, так сказать, по стопам матери. Хотя Эдик был способным мальчиком, почти отличником, в сущности, он не проявлял никакого интереса к этой профессии. Но у Софьи Николаевны были кое-какие знакомые, и Эдика удалось запихнуть в институт.

Шел шестидесятый год. Три года назад прошел Всемирный фестиваль, и московская молодежь, пощупав и примерив добротные заграничные вещи, выменянные у иностранцев на матрешки и водку, уже не желала одеваться и вообще жить, как родители, воспитанные суровой сталинской эпохой. Когда Эдик попал в Первый мединститут на Пироговке, он поначалу решил, что оказался где-то за границей. По коридорам, взявшись за руки, фланировали девушки, одетые как Одри Хепберн. Проходили парни в пиджаках с широченными плечами, узких брюках-дудочках и узких галстуках. Ухо Эдика улавливало непонятные слова – «фирма», «штатский», «чува», «хилять»… Конечно, в институте было гораздо больше студентов, одетых в обычное советское тряпье. Но для Эдика, только и видевшего в своей несчастной жизни что убогую комнату в коммуналке, телевизор «КВН» с большой водяной линзой у зажиточных соседей, да «Тарзана» в кинотеатре «Ударник», впечатление было полным. Эдик опустил украдкой глаза на свой наряд и увидел потертые брюки фабрики «Большевичка», клетчатую рубашку-ковбойку с аккуратно зашитой дыркой на рукаве и грубые скороходовские ботинки из ЦУМа. Сравнение было явно не в его пользу…

Эдик понял, что у него всего два выхода. Можно было не обращать внимания на «иностранцев», засесть за учебу, стать через шесть лет высококлассным специалистом и тогда уже начать бороться с нищетой. Второй выход казался более привлекательным – завести дружбу с прикинутыми студентами и выяснить, как им удается иметь все это. И по возможности, заняться тем же. Ведь не у всех же, черт возьми, родители дипломаты, внешторговские работники или академики! Эдик так и поступил.

Первой его жертвой оказался Воха Соловьев – вальяжный молодой человек с затуманенным взором – он словно постоянно решал в голове какие-то сложные проблемы. Эдик предположил, что эти проблемы никак не касаются медицинской науки. И оказался прав.

Эдик подошел к Вохе и сказал:

– У меня есть для вас что-то интересное. Не хотите посмотреть?

Воха с трудом отвлекся от своих мыслей и сфокусировал взгляд на Эдике. Вернее, на его брюках фабрики «Большевичка», ковбойке и башмаках. На лице Вохи отразилось удивление, переходящее в высокомерное раздражение.

Эдик не смутился. Он понимающе кивнул:

– На практике был. На овощебазе. Пришлось одеться в старье.