Читать книгу "Холодное послание - Дарья Сергеевна Литвинова"

ртом объяснял он, подцепляя на вилку макароны, – в этом мире если ты будешь слабаком, тебя сожрут. Лучше ты сукой будешь, но живой сукой, чем слабаком. Если ты не можешь, как я – строить всех, тогда стучи. Всем на всех стучи, как крыса, изворачивайся. У вас, у баб, еще херовее, чем у нас. Тебе не стремно самой? А? Че молчишь? Не стремно?

– Мне не нравится, – соглашалась Рита, – но я сделать ничего не могу. Их же много.

– Да и хер с ними, что много! А ты – как волчара на охотников, их тоже много, но волк, сука, их дразнит, и убегает, и грызет из последних сил! А ты не грызешь, не кидаешься, не мычишь, не телишься. Овца! Не будь овцой!

Рита послушно кивала, собирая тарелки. Как объяснить брату, что не в ее возможностях грызть и кидаться? Что ей просто хочется покоя, но никак не мести однокурсницам? Как сказать, что ей страшно идти на факультет, потому что травля начнется вновь? Он и не поймет, что неделя новогодних каникул для Риты – как избавление.

Но вернуться домой было бы невозможно. Дома царил Ад, и его князем был отчим Риты и Сурена.

Он появился в жизни матери после страшной истории с абортом: мама Риты, ветеринар по образованию, за большие по ее меркам деньги взялась делать подпольный аборт дочери председателя колхоза. Та могла бы и в клинику со своими возможностями лечь, но испугалась гнева отца – вдруг узнает. Дочь председателя с величайшими осторожностями, под покровом ночи, пробралась в сарай, где Ритина мать держала свиней, и там, при неровном свете керосиновых ламп, ей была сделана «чистка». Девочка умерла к утру в страшных мучениях, кровь из нее хлестала, как из перерезанной свиной шеи, она кричала так, что, казалось, вся округа должна слышать; ополоумевшая от страха Ритина мать стала метаться по двору и звать детей на помощь, и тут, на беду, в калитку заглянул пьяный сосед Олежа, который возвращался затемно с очередного загула. Увидев бьющуюся в истерике мать, он чуть протрезвел, кинулся к сараю, где фонтанировала кровью умирающая девочка, и… зажал ей рот, чтобы та не кричала, а сам велел матери нести полотенца и тазы. На крики выбежали Рита с Суриком, потом – маленькие Настя и Филипп. Олежа удерживал выгибающееся от боли тело председательской дочери, закрывая ей рот, а дети и мать вытирали кровь и бегали к колодцу полоскать полотенца, а потом стирали вещи. К утру все было кончено, сарай отмыт, а мертвая девочка председателя лежала иссиня-бледная, со страшной гримасой на лице. Окровавленный приплод Олежа кинул свиньям, после чего Рита потеряла сознание и очнулась только в обед. За матерью уже пришли сотрудники милиции. Ритина мать обезумела, когда представила, что попадет в колонию – а председатель уже нажал на все рычаги, до которых смог дотянуться, и ей грозила не безобидная 109-я статья с двумя годами лишения свободы, а убийство – умышленное причинение смерти другому человеку. И тут на сцену вступил Олежа. Предъявив пожелтевший диплом акушера, он, распространяя запах перегара, сообщил, что дочь председателя попросила его сделать аборт, что Ритина мать ни при чем, и он только использовал ее сарай для «чистки»; видите, и кровь только на его одежде! Подробно рассказав весь механизм операции, он и на проверке показаний на месте держался уверенно и спокойно. Допрошенные Рита и Сурен его показания подтвердили. Мать положили в психоневрологический диспансер для лечения, и допрашивать ее было нельзя. Как ни бились представители власти, Олежа упорно выгораживал Ритину мать, и в конце концов получил свой максимум – два года лишения свободы в колонии общего режима. Выйдя по звонку, он вернулся в деревню и переехал к соседке, после чего жизнь стала невыносимой.

Олежа отличался тремя качествами: он очень много пил, нигде не работал и получал удовольствие от страданий других людей. Последнее открылось Рите в ту ночь, когда протрезвевший сосед зажимал ладонью рот умирающей девочке: такое упоение было у него в глазах, так он смотрел на предсмертные корчи, да еще и вторую руку прикладывал к ширинке, что Риту чуть не вырвало. И вот, все свои свойства характера сосед перенес в их семью.

Он ежедневно бил мать – кулаками, если падала, то ногами; мог ударить стулом, швырнуть в нее тарелкой. Однажды взял нож и стал пилить ее большой палец; мать завопила, и тогда он ударил ее чуть ниже ключицы, схватил за волосы и выволок в зал, где стал бить ногами по ребрам. Он сломал ей тогда три ребра с левой стороны, но тут набежали соседи и оттащили Олежу. Милиционерам мать сказала, что упала в подвале. Она безумно боялась, что он скажет правду о председательской дочке и ей придется отбывать наказание; Олежа пользовался этим на всю катушку. «А что, если я расскажу, как ты ее убивала? – задумчиво говорил он, разглядывая мать. – Расскажу, как она плакала, корчилась… а ты не помогала ей, нет, ты быстрее вытирала кровь! Уничтожала улики! Я отсидел свое – признаюсь в самооговоре, меня реабилитируют, а ты сгниешь в лагере». Мать холодела при одной мысли о том, что окажется на зоне, и во всем потакала своему сожителю, который и бил, и насиловал ее, и жил за ее счет.

Еще Олеже нравилось трогать Настю и Филиппа. Он сажал их на колени, гладил, целовал, а потом прижимал их ладошки к своим грязным брюкам. Дыхание его становилось быстрее, глаза заволакивало пеленой. Рита несколько раз силой уводила младших братика и сестричку от отчима, но она не все время была дома; однажды она вернулась пораньше с уроков и увидела, что Олежа купает в тазике голенькую Настю. Она подскочила к ним и залепила Олеже оплеуху, после чего вытащила Настю из таза и стала укутывать в полотенце, но тотчас была свалена с ног мощнейшим ударом. Рита упала, а Олежа вне себя от ярости принялся избивать ее, целясь по наименее защищенным местам, а потом приподнял ее голову за волосы и несколько раз стукнул лицом об пол. Он сломал Рите нос и выбил два зуба.

Мать упросила ничего не говорить в милиции…

Органы опеки и попечительства в районе бездействовали. Семья была поставлена на учет как неблагополучная – из-за судимости Олежи, из-за проживания на черте бедности, но никак не из-за отношения к детям. Рита исправно ходила в школу, пряча синяки, Сурик был совершеннолетним и, пропадая неделями