Читать книгу "Большие страсти маленького театра - Никита Дерябин"

долларов, вообще могла бы никогда не работать, как и ее прапрапраправнуки, но тем не менее она все еще здесь, при том еще ведет активную борьбу за сохранность театра. Зачем это ей?» – не сводя глаз с хитрой физиономии Мадам Фишман, думалось мне.

– Дамы и господа, разрешите поднять тост за новые и смелые решения и надежду, которую нам подарили в лице Андрея Глебовича Штольца, за вас. – Четвертый тост подряд Альберт рассыпался в благодарностях и едва не плача преданно прикладывал голову к моему плечу. Я снисходительно улыбнулся на это, залпом принял отмеренную мне граммовку и, дабы предотвратить новое проявление любви Альберта ко мне, встал из-за стола и благополучно со всеми распрощался, поставив репетицию на одиннадцать утра, чтобы все могли воскреснуть и, приняв на грудь рассола и пару таблеток аспирина, явиться на работу. Пожав руки мужчинам и улыбчиво кивнув женщинам, я взял пальто и спустился на улицу в ожидании уже вызванного мною такси. Тело немного расслабило от принятого алкоголя, вновь появилось дурное желание закурить, и едва я выловил крайнюю сигарету из пачки и прикурил, телефон жалобно затрезвонил в кармане. Так как этого номера никто из моих знакомых не знал, я четко понимал, кто звонит:

– Да, Яков Валерьянович, – натянуто процедил приветствие я.

– Коленька, дорогой, здравствуй! Что ж не сообщил о том, что добрался? Как дела в Угорске? – Его сладко-приторный голос выводил меня из себя одним своим звучанием. Затянув порцию горького дыма, я успокоился.

– Все в штатном режиме Яков Валерьянович, приняли с распростертыми объятиями, дали должность главрежа.

– Это великолепно, Коля, вот видишь, а ты менжевался, я знал, что кроме тебя их никто не окучит! Как продвигается дело? – бесцеремонно прервал меня директор.

– Послушайте, театр на грани закрытия, некий местный авторитет Блатняков хочет снести его и построить торговый центр, – спокойно ответил я абсолютно ровным, металлическим голосом. В трубке повисла тишина, лишь изредка было слышно приглушенное дыхание Жлобова.

– Как еще раз фамилия этого фраера? – переходя на жаргон, поинтересовались на том конце провода.

– Блатняков Геннадий Рафаилович.

– Понятно. Держи в курсе, Коля, за это не переживай, тут сам разберусь, театр не должен закрыться, имей это в виду! Костьми ляг, но здание не отдавай. Сделай все для этого, понял?

Выдохнув последнюю фразу вместе с сигаретным дымом, я ответил:

– Уже делаю, – и повесил трубку. Мне было крайне приятно, что эта новость заставила Жлобова нервно передернуться, я уже ясно видел картину того, как он нарезает круги по кабинету, потрясывая плешивой головой, а его мешковатые щеки подрагивают в такт его разгоряченной мимике в тот момент, пока он яростно обзванивает всех своих криминальных дружков. Из размышлений меня вывел щелчок зажигалки за спиной. Обернувшись, я увидел Генриетту Робертовну, стоящую на крыльце и только что прикурившую тонкую сигарету в золотистом мундштуке.

– А, это вы Генриетта Робертовна, – неловко обозначив очевидный факт, я отметил, что актриса была трезва как стеклышко, несмотря на то, что не пропускала ни единого тоста, и вообще начала прикладываться еще до самого торжества.

– Ты долго будешь избегать меня, Андрюша? – вопросительно вздернув бровь, внезапно поинтересовалась актриса, исказив губы в ухмылке. Сказать, что я опешил – ничего не сказать, в голове было множество слов, но кроме дурацкого блеянья ничего не смог из себя выдавить. – Ты все такой же нерешительный, как и перед отъездом в Питер. Ну что, я рада тебя видеть, состоялся, молодец! Как насчет продолжения банкета? – похвала от этой женщины в этот момент звучала так, словно меня облили грязью и выматерили последними словами, а предложение и вовсе вывело меня из себя. Я приосанился, взял волю в кулак (даже мгновенно протрезвел).

– Простите, Генриетта Робертовна, почему вы так разговариваете со мной, будто мы с вами сто лет знакомы?! И не надо мне «тыкать», мы с вами на брудершафт не пили! – Это вызвало неимоверно бурную реакцию. Ее и без того огромные глаза округлились, и в них загорелся недобрый огонек, ее чуть пухлые губы расплылись в улыбке, не предвещающей ничего хорошего, отчего все морщины на ее лице, тщательно скрываемые косметикой, показались в свете единственного фонаря над дверью служебного входа.

– Ах вот как! То есть после всех твоих увещеваний забрать меня отсюда в Петербург, дать мне великие роли и кинуть мир к моим ногам, после всех наших страстных ночей ты делаешь вид, что вовсе не знаешь меня? Ну, ты, конечно, и сволочь! А я тоже, дурочка, нашла кому верить! Лжец и мерзавец! Ничем не отличаешься от своей проклятой тетки! – С этими словами она швырнула докуренную сигарету мне под ноги и гордо зашагала в сторону аллеи, прыгнув в только что подъехавшее такси… мое такси. На меня напал ступор, буквально какой-то паралич. Я видел эту женщину впервые и никогда с ней не пересекался. Я вообще относился к этому вопросу с крайней осторожностью. Еще до брака я всегда знал, помнил и держал в памяти имена, обстоятельства встречи и все, что у меня когда-либо было со всеми женщинами в моей жизни. И я мог гордиться тем, что ни одну из них не забыл и почти со всеми находился в хороших отношениях (ну или во всяком случае в нейтральных), а Генриетта словно поломала эту систему, после чего я присел на скамейку возле служебного входа и начал кропотливо вспоминать, где я мог ее увидеть. Лишь спустя несколько мучительных минут до меня дошла простая истина.

«Генриетта могла быть любовницей Штольца, и, вероятнее всего, так и было, они встречались где-то, и она приняла меня за него. Удивительно еще и то, что кроме внешних факторов мы с ним похожи по характеру, если не считать, что Штольц никак не считался с женщинами в своей жизни. Вот это я встрял, конечно! Она может заподозрить неладное, нужно быть осторожнее в десятки раз, я уже хожу по краю».

                      * * *

Весь остаток ночи я провел в долгих раздумьях. Мое положение меня, разумеется, никак не устраивало и наводило на тоску и желание сбежать отсюда куда подальше. Но мне пришлось с ужасом принять тот факт, что я оказался человеком, способным на необдуманные решения, и латентным любителем приключений на свою голову.

«Маргарита Карловна не так проста, как кажется, в голове у старухи явно выстроен какой-то структурированный план, иначе я просто не могу понять, для чего ей вся эта показуха. Кроме нее, есть еще Анечка, которая своей притворно-невинной улыбочкой тоже вызывает кучу сомнений, а тут еще на фронте замаячила Генриетта со своей внезапно вспыхнувшей любовью к Штольцу. Думал ли я в моменты, когда делил с покойной Изольдой Гавриловной одну гримерку, что когда-нибудь буду притворяться ее родным племянником? Нет, конечно! А если бы я сказал ей об этом, меня бы мгновенно пырнули заточкой, хотя однажды в пылу какой-то посиделки она действительно называла меня Андрюшей и целовала меня в щеки. Теперь-то дошло почему».

Я лежал на крайне неудобной панцирной кровати советского образца и не мог уснуть. Квартиру, которую Яков Валерьянович с барского плеча мне выделил, вполне соответствовала его фамилии, ибо складывалось ощущение, что это съемное жилье многие лета являлось прибежищем для алкоголиков, наркоманов и прочих маргинальных личностей. Запах перегара и табака въелся в стены и желтоватые обои (которые, без сомнения, когда-то были белыми), а общее ее состояние описывало только слово – «убогая».

Помимо всего прочего меня волновало то, что на горизонте «нарисовался» этот самый Блатняков, о котором чуть поддатый Петрович сообщил кучу нелицеприятной информации. Если говорить в общих чертах, то в сравнении с Блатняковым тщедушный Жлобов казался просто пай-мальчиком, меценатом, филантропом и просто светлейшим человеком, и лично встречаться с ним я вовсе не хотел. Впрочем, когда