Читать книгу "Одно Рождество - Lana Marcy"

— моего спонтанного предложения и ее импровизированного отказа — я отбросил мечты о Хейли Дункан. Ушел в работу с головой, снимался в каждой подвернувшейся халтуре, в каждой эпизодической роли — мне было все равно. Я хватался за все, что предложат. Постоянно летал в постылый Л.А., ходил на тусовки, светился на красных дорожках. Моя жизнь со стороны напоминала бесконечный карнавал, но в душе у меня разрасталась калифорнийская пустыня. Вокруг вились толпы фанаток, приятелей, красивых девчонок, желающих стать актрисами, длинноногих моделей и множество таких же, как я: лицедеев. И лицемеров. Солнце всегда светит в Голливуде, но улыбки чересчур белозубы. И, в конце концов, меня все достало.

Тогда-то я и решил обосноваться в Новом Амстердаме, как назвали Нью-Йорк голландские колонисты на момент его основания. Это именно тот, город в котором одинокий человек, чувствует себя еще более одиноким, и я упивался этим ощущением, оно мне было по вкусу и по душе.

Я люблю теряться в гуще толпы на пятничной Таймс Сквер. Люблю пустынные улицы субботнего Манхэттена ранним утром, когда город спит, и только дребезжат колеса чемоданов туристов, спешащих на станцию метро. Туристы — порой кажется, их в здесь больше, чем местных.

Я люблю этот город в сорокаградусную жару и в зимнюю стужу, когда теплое дыхание мегаполиса струится из подземки через решетки тоннелей в асфальте. Нью-Йорк — одна огромная съемочная площадка, и любому бездомному тут найдется роль, а такому въедливому зануде, как я — и подавно.

Между тем, я вовсе не ударился в монахи-отшельники, ведь мы с Хейли договорились не усложнять, а значит, я был свободен. Свободен как отрекшийся Петр, и свобода жгла мне сердце. В Большом Яблоке красивых и умных девиц больше, чем в любом другом городе Америки, и я не отказывал себе в простых радостях. Среди моих подруг была худая фуд-блогер-веган из Челси, начинающая актриса из Венгрии, роскошная модель из Буэнос Айреса, художник по костюмам из местного экспериментального театра на Бродвее. И это только те, о которых я хорошо помню.

Иногда я думал — что она нашла в этом Джейке? Почему Хейли до сих пор с ним? Что, черт побери, в нем есть такого, чего нет во мне? Да, он тоже актер, но без амбиций. Никогда не выезжает за пределы Англии, снимается в каких-то местных ситкомах и ведет скучные передачи об искусстве. Щуплый, невысокий, с довольно смазливой физиономией и чудовищным британским акцентом — ради любопытства я глянул несколько роликов с его участием. Уж очень хотелось знать удачливого соперника в лицо. Ни в жизнь не поверю, что Дункан с ним полностью счастлива. Но что я могу знать о женском счастье? Когда она со мной — я вижу, ей хорошо, глаза не врут. Но кто знает — какая она без меня? Возможно, там, в Лондоне с Джейком, у нее тихая гавань, теплый дом и уверенность в завтрашнем дне, и это именно то, что ей на самом деле нужно?

Однако, Хейли возвращалась ко мне, неизменно возвращалась — иногда через месяц, иногда через три, случалась даже сказочная пора, и мы проводили вместе несколько уикендов подряд. Брали в аренду большой пикап и колесили по штатам.

Я бы хотел свозить ее в Канаду, показать город, где родился и вырос, познакомить со своими немного сумасшедшими друзьями и, конечно, родственниками.

А еще до чертиков хотелось побывать в Лондоне, и чтобы Хейли непременно сводила меня в каждый знаковый для нее закоулок, и мы бы пропустили по стаканчику в ее любимой кафешке, и покормили голубей на какой-нибудь величественной площади. Я бы целовал ее сладкие губы на каждом углу, и пусть бы нас засняли во всех подробностях репортеры, и фото дошли до Джейка. Может хоть это заставило бы его понять — Хейли Дункан уже давно не принадлежит ему одному.

Часть 4

Мы выпили кофе и я откопал крыльцо, расчистил дорожку до тротуара, в то время как Хейли с Симоном чертили снежных ангелов, валяясь в сугробах у дома. Правда у Симона скорее выходили снежные вихри и окружности. Он, словно заведенный, носился вокруг, с размаху прыгал в рыхлые заносы и громко лаял. Никто так не умеет радоваться снегу, как собаки. На улице было неожиданно морозно, а с бархатно-серого неба продолжали падать белые крупные хлопья, укутывая Бруклин мерзлой пеленой, приглушая все звуки в округе.

Когда мы вернулись в тепло квартиры, было ощущение, что я окунулся в детство и впереди меня ждет все самое лучшее, и, разумеется, подарки в рождественском носке над камином. Праздник еще не наступил, а мой самый желанный сюрприз — Хейли, уже была у меня в руках, смеялась во все горло, пока я кружил ее над полом.

Мне хотелось узнать все, я сгорал от любопытства: как она жила эти полгода, где снималась, с кем познакомилась, что планировала, где побывала, о чем мечтала, и что из ее желаний сбылось?

Пока я готовлю завтрак, она рассказывает, что приехала в Нью-Йорк на прослушивание к Дуайту, а мы оба знаем, что это хорошо, очень хорошо. Сняться у Дуайта это практически всегда — успех.

Затем мы уплетаем мою нехитрую стряпню в виде сэндвичей и пары вареных яиц, и говорим, говорим. Симон трется под столом, в ногах, и пытается грызть наши носки, ему-то эти разговоры не приносят никакой пользы.

Я могу вечно слушать, как Хейли щебечет без умолку, и чудится, ее язык не успевает за мыслями. Прекрасные глаза передо мной, в ярком свете морозного дня — голубые, с солено-зеленой примесью. До боли знакомый взмах ресниц, как и в самую первую встречу в Будапеште, заставляет сердце бездумно сгорать от восхищения.

Она тоже расспрашивает меня — и я рассказываю, что работаю сейчас над триллером, у режиссера с громким именем, мы снимаем в Новом Орлеане. Как раз для этого проекта мне пришлось чуть усердней поработать в спортзале, ведь добрую половину фильма я бегаю в кадре с голым торсом и ружьем наперевес.

— А что с той аргентинской моделью? — внезапно спрашивает Хейли, когда я умолкаю.

— А что с ней?

— Вы вместе выглядели просто потрясно, — картинно закатывает она глаза, и я вспоминаю те щекотливые снимки папарацци из клуба в Вильямсбурге, где я висел с Соледад.

— Только не говори, что ревнуешь, — пытаюсь я отшутиться.

Она премило краснеет, и на щеках ее прорезаются столь любимые мною ямочки.

— Я, как собака на сене, Фрэн.

Меня удивляет, что она вообще обратила внимание на подобное, я-то был уверен, за эти