Читать книгу "Кто косит травы по ночам - Галина Артемьева"

Не тут-то было. Произошел предрекаемый всеми, кому не лень, конец света, «кто был никем, стал всем», и в эпоху засорения душ и мозгов шлаками сатанинской гордыни все заполнила человеческая нечисть.

Превратилось прекрасное творение в заурядную московскую коммунальную трущобу.

На первом и втором этажах – по одной всего квартире, но сколько же народу в них прозябало! Да можно и сосчитать: внизу– шесть комнат, шесть семей, над ними – на одну меньше, в каждой, естественно, по семье. Только их, третий этаж, с небольшой натяжкой можно было назвать почти не коммунальным.

В начале войны в дом, где жила семья будущего Надиного деда – его отец, мать, жена с маленьким сыном, – попала бомба. К счастью, никто не пострадал, погибли только вещи. Потерявших кров людей расселили кого куда, им же случайно досталась эта жилплощадь. В ордере значилось, что местом их проживания будет теперь коммунальная квартира, в которой причитается им две комнаты. На деле же все обстояло совсем не так. Бывает, что равнодушие чиновников оборачивается на пользу одному из десятка тысяч скорбных просителей. Или тогда сыграла свою роль сумятица осени сорок первого года, немцы стояли у самой Москвы, шла эвакуация, надвигалась паника, ордер выписал случайный человек: скорее, скорее, чтобы отвязаться, успеть убежать со всеми.

Вернулся дед с фронта по новому адресу, увидел свои «две комнаты в коммуналке» и не поверил собственным глазам. Вот так хоромы! На самом деле семья его переехала в полноценную четырехкомнатную квартиру с огромной кухней, великолепной барской ванной. Хитрость состояла в том, что центральная комната жилым помещением не считалась, в ней не было окон, в нее выходили двери обитаемых комнат. И было этих дверей три, стало быть, и комнат – три. Тут не было никакой ошибки, просто в начале имущественного передела огромная тридцатишестиметровая комната с четырьмя окнами была самовольно разгорожена, а в бумагах домоуправления это отражения не получило. Да и к дому этому, надо сказать, не особенно приглядывались, все собирались сносить, как и близлежащую церковь. Война помешала.

Квартира казалась, да и была фактически абсолютно изолированной. По документам же кухня, туалет, ванная значились «местами коммунального пользования». На их этаже по другую сторону кухни тихо существовали две мумифицированные старушки, имевшие право наравне с ними пользоваться «удобствами». Однако они не только не покушались на кухонное и ванное пространство, но попросили наглухо заколотить дверь, ведущую в их часть квартиры.

Загадочные соседки

Все свое детство Надя завидовала детям из нижних квартир: в них можно было попасть и через парадный ход, и по черной лестнице. Черная лестница вела во дворик, их собственный домовый дворик, в который не было хода никому из окрестных домов; чтобы в него попасть, надо было иметь ключ от калитки. Парадный подъезд выходил на улицу. Через него шли в школу и по всяким другим городским делам.

Во дворе гуляли. Там было самое интересное. Одна только Надя из всех живущих в доме ребятишек не имела возможности попадать во дворик по черному ходу, а должна была выйти через парадный подъезд, обойти дом, отпереть калитку. А потом еще все время помнить про ключ, который терялся, стоило чуть увлечься игрой.

Надю всегда занимало, куда ведет эта таинственная, вечно запертая дверь в их кухне. Еще младенцем она без устали упорно толкала ее плечиком и попкой.

– Туда нельзя, там другие люди живут, – объясняла бабушка.

Загадочные маленькие старушки, пользовавшиеся только крутой лестницей черного хода, упорно стремились к независимости и сепаратности. Каждая из них занимала крошечную комнатушку. Наверное, в прежние времена одна из каморок, чуть большая, предназначалась прислуге. Как впоследствии выяснилось, там имелась даже раковина с горячей и холодной водой. Меньшая комнатенка явно служила некогда кладовкой, окно в ней отсутствовало. Кроме того, у старушек была собственная уборная, опять же, очевидно, прислугина. Этот унитаз, принадлежавший только им, был колоссальной привилегией, если вспомнить, что в нижней квартире был один туалет минимум на двадцать человек.

Чем питались, как готовили необщительные соседки, никто и ведать не ведал.

Справедливый дед неоднократно подходил к ним во дворе, предлагая пользоваться кухней и ванной, что полагалось им по закону.

– Благодарим вас, но это чужая территория, нам вполне комфортно у себя, – следовал решительный отказ.

Ни на какие контакты они не шли. Была у них своя лавочка во дворике, которую никто не занимал, да и некому было: дети постоянно двигались, проигрывая в выдуманных интригах ситуации будущей взрослой активной жизни; у мужчин имелся в другом конце садика основательный стол для игры в домино и сопутствующих радостей, матери семейств, еще слишком молодые и энергичные, чтобы на лавках рассиживаться, общались в основном стоя, выскочив на минуточку – детей домой позвать, белье сушиться вывесить.

Чувствовалось, что маленькая лавочка под огромным старым деревом была местом заповедным, предназначенным именно этим двум прожившим долгую жизнь женщинам. Дерево дружило с ними, заслоняло от солнца, от истошных детских визгов, отгораживало от остального мира.

Сколько Надя помнила, соседки всегда были прозрачными беловолосыми старушками. С годами не меняясь, они представлялись такой же незыблемой частью жизни, как двор или дом.

Надя, любившая иногда отделиться от сутолоки игры, подходила к дереву с другой, не видной старушкам стороны, садилась на большой, выступающий из земли теплый корень и, ни о чем не думая, дышала запахами живой, незаасфальтированной земли и древесной коры. Тогда слышны становились разговоры ее соседок, говоривших достаточно громко и усиленно внятно, чтобы лучше слышать друг друга.

Слушать их было не то чтобы неинтересно, но не очень понятно.

Они не обсуждали, как нормальные бабушки, что дают, в каком магазине и почем, не критиковали отсутствующих, не хвалились успехами внуков. Нет. Жили не как все и разговоры разговаривали – не разберешь про что. То вспоминали какие-то фантастические путешествия, как на уроке географии произнося заманчивые имена чужих городов, морей, пустынь. То играли в буриме: задавали друг другу рифмы и тут же сочиняли к ним стихи.

Впрочем, Надя вникать не стремилась, как не собиралась понимать, что означает птичий щебет или шум листьев на ветру.

Им прощалась демонстративная обособленность, к ним привыкли, как к части пейзажа, да и что с них было взять-то: одни и те же ботинки из года в год, одни и те же пальто, каракулевые шапочки с залысинами, у одной черная, у другой серая.

О пользе французского

И все же получилось так, что они начали поддерживать отношения и даже по-своему полюбили Надю и ее семейство.

Однажды Шарль, прилетевший в Москву по каким-то своим делам, свалился у них с жесточайшим гриппом. Он, несмотря на свою подтянуто-спортивную моложавость, болел, как все мужчины, тяжко. К счастью, это случалось настолько редко, что Надя увидела его больным впервые в жизни. Испугалась она ужасно и ухаживала за ним, по определению отчима, как настоящая сестра милосердия. Отогнать девочку от постели инфекционного больного так и не смогли, а она даже не заразилась – вот что значит энтузиазм любви.