Читать книгу "Кто косит травы по ночам - Галина Артемьева"

Осень

– Это осень пахнет, что ли,

Городской бензинной грустью?..

День стоял такой пронзительно осенний, прощально-ясный, что поневоле возникали стихи.

Только осень может подарить такую нечаянную и светлую радость, если после череды сумрачных, серо-облачных дней выдается один – как величайшее благо – с сонным сиянием солнца на акварельно-голубом небесном своде. Морозный воздух пока не пронизывает, а дарит ощущение чистоты и бодрости.

В такие редкие дни нет места меланхолии.

В них, этих светлых днях осени, есть загадка, как в застывшей полуулыбке. Чем она обернется? К чему готовит? К смеху или слезам? К широкой улыбке или гримасе страдания?

Но думать ни о чем не хочется. Лишь подстраивать бы свое дыхание в такт вздохам легкого ветерка. Лишь поднимать бы лицо к высям небесным.

Самое вдохновляющее время года. Все-таки почему? Может быть, дали виднее, горизонты необозримее, предзимняя пустота и тишина жаждут наполнения? И этот запах упавших листьев… Он что-то новое сулит. Дорогу обещает. Долгую-долгую. Дольше жизни. И покой…

Плотские радости и глубокая медитация

Надя постояла немного во дворе, наблюдая за своей знакомой большущей вороной. Та внимательно следила за котом, самозабвенно пожирающим какой-то, очевидно, лакомый и для млекопитающих, и для пернатых кусок. Ворона держалась индифферентно, стояла к коту боком, мечтательно, эстетски глядя на ковер осенней листвы. Казалось, плотские радости кота были ей абсолютно неинтересны, может быть, даже чуть-чуть неприятны, как отвлекающие от сосредоточенной медитации. Иногда она бросала в его сторону быстрый укоризненно-возмущенный взгляд, явно вопрошающий:

– Кто там так мерзко чавкает и урчит, нарушая тишину этого неповторимого утра?

После чего мечтательница делала брезгливый мелкий шажок, как бы отшатываясь от непотребно ведущего себя хама.

Однако каждый такой шажок не удалял ее от всецело отдавшегося чревоугодию кота, а напротив, сокращал расстояние между ними.

Вот-вот должен был наступить кульминационный момент. Простофилю-кота становилось капельку жаль, но расчет мудрой птицы поражал своей точностью. Надины симпатии были на ее стороне. Нечего зевать, дуралей. Жизнь – борьба!

Вот еще крошечный неслышный шажок…

И вдруг…

Даже Надя вздрогнула, хотя была готова к развязке.

Р-р-раз – и черная пернатая бомба взрывается под носом кота. Два – крылатая победительница с болтающимся в клюве куском уже высоко-высоко, на верхушке огромного дерева. Три – испуганный ограбленный кот истошно посылает проклятия агрессорше.

– Обставили тебя, Вася?

– Мя-я-я-ав, – надрывно сокрушается домашнее животное.

– А не расслабляйся, – советует Надя. И возвращается к своим делам.

Попытка обретения сна

Пора ехать. На даче такого созерцания будет более чем достаточно. Она надышится осенним воздухом, тишиной, далями засыпающей земли.

Это сейчас важнее всего. Ей нужно снова стать собой: погрузиться в работу, обрести спокойную медлительность, способность размышлять, выстраивая внутри себя картины небывалой фантастически-прекрасной жизни, которая потом может возникнуть на полотне, станет явной многим. И даже если не получится полноценно поработать, даже если большую часть времени она проведет в хлопотах по дому, в одном она уверена: на даче она обретет покой и сон. Нигде ей так хорошо не спится, как в родном деревянном доме, помнящем каждое ее лето: с младенчества и до сих пор. Именно там понимает Надя силу и правоту привычной поговорки – «Дома и стены помогают». Да, подмосковные дачные стены помогали всегда. Помогут и сейчас.

Плохо ей стало спаться в городе. Пусть ерунда, наваждение, но из-за ерунды просыпаться еженощно и остаток ночи гнать и гнать от себя кучу роящихся пустых мыслей – удовольствие очень маленькое.

Дача с момента ее рождения была местом, где она тут же, немедленно приступала к главному младенческому делу – сну. И, став взрослой, на дачный воздух реагировала она с трогательным постоянством: спала ночами как убитая. Хоть хороводы вокруг води – ничто не разбудит.

Главное слово детства – «разлука». Отец и мать

Она сызмальства ненавидела три вещи: собираться в дорогу, прощаться, ждать. «Три» – магическое число. Вечно в сказках всего по три: три брата, три дороги, три головы у Змея-Горыныча. Так что, может, она специально разделила мучительную процедуру на три? А все это можно назвать одним словом – «разлука». Но составляющие ее именно таковы.

Надя, с младенчества оставленная отцом и матерью на попечение деда и бабушки, умело изображала счастливое детство, пряча невыносимую боль одиночества и оставленности глубоко внутри, так, чтобы никто не догадался о ее беде и слабости.

Родители развелись, когда ей не было и трех лет, и вместе она их не помнила, даже представить себе их супружеской парой не могла, такие они были разные. Потом они поженились на себе подобных: кропотливый спокойный отец – на своей коллеге, почти старой деве, некрасивой и старше себя, зато надежной, как гранитная скала, а мать обрела счастье с видным французским коммунистом, который несмотря на убеждения имел солидный капитал, огромную квартиру в Париже и даже самый настоящий замок с поместьем.

Девочку, конечно, время от времени брала к себе погостить то отцовская, то материнская семья, но добром это никогда не кончалось: противной, ревнивой и жадноватой жене отца она дерзила, разрушая устоявшийся порядок и покой их безвкусно обставленного и со злобностью несытого сторожевого пса охраняемого мачехой жилища. Мачеха яростно ревновала и ревности своей не скрывала, она ненавидела маленькую, но все-таки женщину за то, что та имела больший стаж знакомства с ее мужем и вследствие этого смела претендовать на нежные чувства с его стороны, которые таким образом отнимались у нее, законной супруги.