Читать книгу "Лекарство для империи. История Российского государства. Царь-освободитель и царь-миротворец - Борис Акунин"

Бремени Лорис-Меликов не боялся и сразу взялся за работу, ловко сочетая жесткость в охоте на террористов с мягкостью в отношениях с так называемым передовым обществом, чтобы отделить его от экстремистов. «Лисий хвост – волчья пасть», – так отозвался о новом руководителе государственной политики близкий к народникам публицист Н. Михайловский.

Эту свою двухприродность Лорис-Меликов наглядно продемонстрировал в истории с покушением, случившимся сразу после назначения «диктатора».

Революционеры передумали миловать опасного слугу режима, и 20 февраля 1880 года около собственного дома в графа стрелял некий молодой человек. Лорис-Меликов проявил военную решительность: сцепился с террористом и отделался тремя дырками в шинели, а потом спокойно заметил, что пули его не берут.

В ночь перед казнью революционера к Лорис-Меликову явился крайне возбужденный писатель Всеволод Гаршин – чтобы упросить великого человека о милосердии к стрелявшему. «В вашей власти не убить его, не убить человеческую жизнь (о, как мало ценится она человечеством всех партий!) – и в то же время казнить идею, наделавшую уже столько горя, пролившую столько крови и слез виноватых и невиноватых», – говорилось в страстном прошении. Поскольку Гаршин был человек известный, Лорис его принял. Правда, сначала бдительная охрана на всякий случай раздела ночного визитера донага и даже проверила, нет ли у него яда под ногтями. Министр побеседовал с идеалистом, успокоил его, пообещал подумать – а назавтра преступника, разумеется, повесили.

За короткий срок Лорис-Меликову удалось в значительной степени переломить настроение либерального общества, и оно начало склоняться в сторону диалога с властью, вдруг заговорившей иным языком. Пошли толки о конституции. У графа действительно были идеи в этом направлении, но взрыв первого марта стал концом относительно «мягкой» эпохи и стартом другой, предельно суровой.

Описание александровской «команды» будет неполным, если обойти вниманием нескольких деятелей, не причастных к реформам либо даже враждебных им.

Скажем, во внешней политике России никаких революционных перемен не произошло, это был всё тот же имперский курс, только приспособившийся к новым условиям, когда страна уже не могла претендовать на мировое первенство. Почти все время (с 1856 года) этим направлением руководил князь Александр Михайлович Горчаков (1798–1883), царскосельский однокашник Пушкина, который писал про него:

Ты, Горчаков, счастливец с первых дней,

Хвала тебе – Фортуны блеск холодный

Не изменил души твоей свободной.

Все тот же ты для чести и друзей.

Но поэт ошибался. Фортуна долго не благоволила князю. При Николае, во времена всесильного канцлера Нессельроде, Горчакову особенного хода не давали. Он достиг высших степеней лишь при новом царствовании, уже очень немолодым человеком.

Александр Михайлович Горчаков. А. Мюнстер

Горчакову досталось тяжелое наследие унизительного Парижского договора, преодоление последствий которого князь Александр Михайлович считал своей главной задачей.

Это был человек осторожный, расчетливый и очень упрямый. Его сильный характер, личные симпатии и антипатии, собственное видение международного положения империи оказывали огромное, даже определяющее воздействие на внешнеполитический курс страны, а к добру это было или к худу, мы увидим в соответствующем разделе.

В «реакционном лобби», приобретшем большое влияние на государя во второй половине царствования, самое видное место занимал граф Петр Андреевич Шувалов (1827–1889).

Первоначально всего лишь столичный обер-полицмейстер, он оказался на вершине власти после выстрела Каракозова (1866), когда возглавил обе тогдашние «спецслужбы»: и Третье отделение, и Корпус жандармов. Играя на страхе Александра перед террористами, да еще всячески раздувая опасность, Шувалов добился огромной власти. Он продвигал близких ему людей на министерские посты, в результате чего правящий режим сильно поправел, а кроме того сменилось больше половины губернаторов. Недоброжелатели окрестили этого временщика «вице-императором». Поэт Тютчев в эпиграмме 1866 года писал:

Над Россией распростертой

Встал внезапною грозой

Петр по прозвищу Четвертый,

Аракчеев же второй.

Партию Шувалова называли «аристократической», и она занимала последовательно охранительные позиции.

Петр Андреевич не был политическим конъюнктурщиком. Еще во время обсуждения крестьянской реформы он был решительным противником «эмансипации», а затем оппонировал и другим либеральным реформам, видя в них угрозу для государства. Надо сказать, что революционные эксцессы, пришедшие на смену первоначальной общественной эйфории, полностью подтверждали шуваловскую тревогу, и у концепции «твердой власти» было немало сторонников.

Петр Андреевич Шувалов. Фотография

Человек он был умный, способный генерировать идеи и претворять их в жизнь, но, по счастью для либеральной партии, недостаточно гибкий. В конце концов военному министру Дмитрию Милютину, главе «прогрессистской партии», удалось оттеснить Шувалова с лидирующих позиций. Объяснялось это тем, что к тому времени стратегические интересы империи – реванш за крымское поражение и балканский вопрос – вышли на первый план. Решить эти вопросы можно было только военным путем, и значимость военного ведомства, а стало быть, и его руководителя чрезвычайно возросла.

В 1874 году «вице-императора» отправили послом в Англию, на чем большая карьера Шувалова закончилась.

Другой видной фигурой консервативной «фракции» был граф Дмитрий Андреевич Толстой (1823–1889).

Изначально он был «константиновцем», заведовал канцелярией Морского министерства. В отличие от Шувалова был сторонником освобождения крестьян, но в дальнейшем очень далеко отошел от «прогрессивных» позиций.

Граф Дмитрий Андреевич был убежденным приверженцем исконно русских устоев, которые, с его точки зрения, состояли в укреплении православия, твердом порядке и сохранении сословности как основы государства. Разрушение социальных перегородок он считал опасным, ибо оно порождает хаос в умах, а это ведет к хаосу и в обществе.

После общего поправения внутренней политики в 1866 году Толстого, который к тому времени являлся обер-прокурором Священного Синода, назначили еще и министром народного просвещения, то есть в его ведении оказались две части знаменитой уваровской триады: «православие» и «народность».