Читать книгу "Белая Согра - Ирина Богатырева"

Пс, – шипит брат. Пс! И кивает на рюкзак у ног. Лисы несмело выглядывают, поводят носами.

– У меня тоже есть, – говорит Жу и достаёт из рюкзка клубничный рулет в прозрачной коробке из пекарни у их дома, недавно открылась, там кофе вкуснейший и заварные пирожные, а ещё печенье песочное, свежее, рассыпчатое, и тирамису, а бисквитов они даже не пробовали, не успели, этот первый купили, – и то сюда, гостинец послать, на всё лето едешь же, нельзя с пустыми руками.

И вот отдать сейчас, оторвать от себя кусок дома, чтобы уже не болело, всё равно всю дорогу сюда казалось, что не увидит его больше никогда.

– А-ба! Да ты что! Вот это Мариша! Знат, чем старух уважить. Маша, нож! А-ба! А-ба! – наперебой причитают старухи, и рулет уже открыт и порезан, и чайник кипит заново, и свежие пакетики падают в чашки – а Жу только вспоминает о своей, где чай стал совсем деревянного цвета, а значит, и такого же вкуса. С белесой плёночкой поверх.

– А чего долго-то так, эт самое? – спрашивает Манефа, обсасывая пустыми деснами кусочек бисквита. Он тает у нее во рту. Хороший бисквит. Жу сглатывает.

– Да так… водитель высадил не там, – говорит и отпивает из чашки. Чай падает в желудок, как камень. Судорога прокатывается по пищеводу.

– Блуданула? – догадывается Мария Семёновна. Жу хочет ответить, но не может. Морщится от горечи во рту.

– Да деревня-то маленька, спроси любого, объяснят, самое это, – говорит Манефа. Кажется, они ничего не замечают.

– Я… ска… да… – Жу хрипит и кивает. Брат хочет стукнуть по спине. Жу делает большие глаза – отходит. – Я в доме одном… Там живёт такая… тётя Толя.

– Толя? Евстолья, – догадывается Мария Семёновна.

– А, Евстолья-то Капитоновна. Но, – кивает хозяйка. – И чего? Она не сказала тебе?

– Сказала. И там ещё такая была… Елена. Она говорит быстро так.

– Ленка-то Быкова! – отмахивается Манефа. – Эта уболтат кого хошь.

– Сорока – сорока и ись, – кивает Мария Семёновна. – Не говорила она про Маруську-то нашу? – и всматривается в Жу с прищуром.

– Про Марусю? – теряется Жу и глядит на неё в упор. Почему она о себе в третьем лице?

– Про Манефу-то Феофанну, – поясняет Мария Семёновна.

– Говорила, – кивает Жу и смущается. Потому что кажется сейчас, что говорили что-то нехорошее.

– Ленка может, она така. А цего говорила? – продолжает наседать Мария Семёновна, хитро щуря все свои тонкие морщинки у глаз. Манефа крякает и хлебает чай, вроде бы ей всё равно.

– Да я не помню уже, – тянет Жу. – Говорила, что она вроде как чего-то знает, что ли.

– Знает? – Лицо Манефы вдруг становится красным от возмущения. – Да чего я знаю-то, самое это!

Маруся начинает мелко подхихикивать.

– А ошшо чего говорила Ленка-то? – спрашивает елейным голосом. И избавиться от неё не выйдёт. И врать Жу не умеет.

– Да не помню я, правда. Про какую-то травину, типа, она брала… чего-то такое.

Манефа алеет от возмущения и начинает кудахтать. Кудахтать и колыхаться. А Мария продолжает хихикать, глядя на неё.

– Да чё травина, чего – травина? – говорит Манефа. – Нету у меня, давно уже нету! И не знаю я ницего, ницего я не знай!

– Дак ты ведь, девонька, многим давала травину ту, – сладенько тянет Мария Семёновна.

– Многим давала, да, – кивает Манефа, и красное лицо её праведно и гневно. – Многим. Так и что, самое это?

– Так ведь слова говорила, чтобы сработало-то.

– Чего я говорила?! Ничего я…

– Знашь чего-то ведь, значит. Ленка – она в этом понимат.

– Чего знашь-то?! Чего… Я, само это, травину давала, а сама не ложила! Это кто ложит, тот знат. А я её давала, а сама брала, вон, в Палкино. Мене-то давали, она уж в бумаге завёрнута была, я её даже не видала.

– Да что за травина-то? – спрашивает Жу, потому что появляется неприятное чувство, что говорят при тебе на чужом языке, хотя, кажется, слова все понимаешь.

– Сейчас она расскажет, – кивает Маруся на Манефу и меленько хихикает. – Сейчас, сейчас.

А Манефа и правда уже рассказывает:

– Я потеряла деньги, вот, в магазине, триста рублей, работала тогда в магазине. Положила вот так, в яшик, на обед ушла, а прихожу – нету денег! Всё, нету! Я всё обыскала, везде посмотрела – нету. Ну, мне сказали, что надо травину поло́жить. Съездила до Палкино, привезла эту травину, но я ложить-то не умею. Я эту, Ульяну Александровну попросила, – рушит она вдруг на голову Маруси. Та уже тоже красная, но от смеха, хихикает, как весёлая помидорка, только отмахивается от неё – говори не говори, всё одно. От этого смеха Манефа больше расходится и кипятится. – Она мене, Ульяна Александровна, и поло́жила эту травину! Она это… там… в магазине есь склад, так вот у склада на верёвочку привязала. И вот эта травина там была, да только так ничего мы и не нашли, никаких денег, ничего, вот, и значит, это…

– А почто она не подействовала, эта травина-то? – закидывает удочку Мария Семёновна.

Жу переводит глаза с одной на другую. Что-то происходит меж двух старух, чего Жу не понимает. Но явно что-то трагическое. Или комическое. Жу не понимает даже этого.

Брат потешается в сторонке. Значит, скорее комическое, решает Жу, глядя на него.

– Она потом подействовала, когда уже магазин перевозили! – гремит хозяйка, и Маруся хохочет в голос, машет ручками – ой, ой, не смешите меня. – Да! – продолжает Манефа. – Это уже столько времени прошло. Когда перевозить стали эти… прилавки, дак вот я же в прилавки пихала деньги-то. А пришла после обеда, надо было разменять, а у меня не хватат в кассе денег. Никак не могла найти этих денег, вот. Дак ревизию сделали, что у меня деньги потерялись. И, знашь, что… у меня недостачу высчитали, как сама потеряла.

– Да, кто тебе поверит, – кивает Мария Семёновна, вытирая слёзки тыльной стороной ладони.

– А потом стали перевозить эти, прилавки, и грузили на машину – и нашли деньги! – оборачивается Манефа к Жу и чуть не хватает за руку, смотрит в глаза страстно, как о чём-то очень важном говорит. – Я не работала уже. А тада смена была, пятидесятки менялись. Дак тут эта продавец, Нина, и говорит: «Это мои, мои деньги». Сосчитали – триста рублей, а посмотрели: пятидесятки старые. А Ольга Шестакова была, техничка, она со мной работала ошшо. Вот она и говорит: «Ой, это Маруськины деньги!» Да. А вот что я эту травину взяла, я ничего о ней не знаю. Она в газеты, несколько слоёв была завёрнута. И раскрывать нельзя. Это в Палкино, там на озере брали, какой-то день, один день в году бывает, в какой ходят за этой травиной. Там учительница одна была, Лидия Ивановна, дак ейный муж ходил было, рвал. А мне Ульяна Александровна клала, – говорит с нажимом, оборачиваясь опять на Марусю.

– Дак она кады клала, шептала какие-то слова? – не успокаивается та.