Читать книгу "Ева - Артуро Перес-Реверте"

– Мало того, – добавил Фалько. – Нам ничего не стоит самим исполнить приговор. При оперативной необходимости мне даны такие полномочия.

Рексач вскинул голову. Страх неожиданно зарядил его энергией.

– Не верю вам, – сказал он довольно твердо. – Я все еще нужен здесь и особенно – в эти дни. И вы не…

Фалько вновь придвинулся к нему почти вплотную.

– Ну-ка посмотри на меня. – Сигаретой, зажатой в пальцах, он показал на Паука: – И вот на этого господина. Ты в самом деле не веришь, что можешь сию минуту сдохнуть?

Подбородок затрясся сильней. От обильного пота вымок воротник сорочки и даже узел галстука. В этот миг швейцарские часы на стене щелкнули, из окошечка выглянула кукушка с актуальным сообщением.

– Что вам нужно?

Голос Рексача, в полной мере соответствовавший понятию «замогильный», звучал будто издали и подрагивал от страха. Фалько зловеще улыбнулся:

– А нужен нам твой приятель Истурис.

– Зачем?

– Ты поделишься с этой красной мразью еще кое-чем сокровенным.

– Чем? – ошеломленно спросил Рексач.

– Расскажешь, как товарисчи легко и просто смогут взять меня сегодня ночью.

Сгущались сумерки: в этот час глубже ложатся тени, и все, что было вблизи, отдаляется, а потом и вовсе тонет в полумраке. Французы называют это время суток «пора между волком и собакой». А Коран предписывает начать молитву, когда едва можно отличить белую нить от черной.

Фалько стоял спиной к крепостной стене, под башней форта Дар-Баруд, и в нарастающем мраке смотрел, как на дальнем конце бухты, за портом, на мысе Малабата вспыхивает и гаснет маяк. Воздух был влажен и неподвижен. Судя по расплывчатым ореолам, подрагивающим вокруг маячного огня и сощуренного янтарного глаза луны, спускался туман.

Фалько показалось, что бледный лик луны кривится не то гримасой, не то угрожающей усмешкой.

Поодаль, под горкой, при мутном свете керосинового фонаря хозяин сколоченного из досок и жести ларька, где торговали жареными сардинами и мясом на шпажках, собирал посуду, протирал на столах засаленные клеенчатые скатерти. Этот беззубый старик-мавр в бурнусе потерял к Фалько всякий интерес, когда в ответ на предложение подать что-нибудь тот только качнул головой. Но вот он окончил свои труды, погасил фонарь и побрел вниз по склону к порту.

Фалько ткнул окурок в подошву башмака, расстегнул пиджак для большей свободы движений, снял галстук. Облегчился у стены. Он всегда так поступал перед операцией, потому что одно дело – получить пулю или удар ножа в живот, когда мочевой пузырь полон, и другое – когда пуст. От инфекции спасает. Или что-то в этом роде.

Он посмотрел по сторонам, обвел взглядом темные пятна бугенвиллей, вцепившихся корнями в каменную кладку стены, едва различимые в полутьме опунции, стройные стволы пальм, темневших на фоне неба, еще только набухавшего чернотой. Все замерло, стояло полное безветрие. С берега доносился отдаленный рокот прибоя.

Сверху, от белевших в полутьме домов над стеной донесся лай какой-то одинокой собаки. Вот он смолк, и слышны стали только отдаленные удары волн.

Фалько потер веки и всмотрелся, отыскивая признаки близкой угрозы. Он ничего не увидел, но знал: враги здесь, враги выжидают. Действуют, как предписано правилами профессии и законами жизни, сообразно своим обязанностям и судьбе. Из кобуры он вытащил пистолет, из кармана пиджака – германский глушитель и, делая первые шаги вверх по склону, в три оборота привинтил его к стволу. Потом снял пиджак и перебросил его через руку, спрятав под ним оружие. Впрочем, браунинг и так было не видно – быстро темнело, – но лучше не рисковать. И предполагать худшее.

На середине подъема он осторожно сдвинул предохранитель и снял палец со спускового крючка. От привычной тяжести оружия в руке, от напряжения всех мускулов, от предельной настороженности всех органов чувств в душу вселилось нечто вроде тихого счастья. Осознанного, безмятежного спокойствия. Ощущения, что ничего не оставлено позади и ничего не ждет впереди, на дальнем конце пути.

Он шел в одиночку сквозь пустой мир.

Прошла в тишине та минута, на которую дали ему отсрочку от смерти. Он слышал только собственные шаги и рокот прибоя.

До калитки, откуда начиналась лестница в дом Мойры Николаос, было метров тридцать. Стремительно сгущался мрак, но еще можно было различить предметы. Фалько краем глаза, но очень внимательно оглядывал кусты и скалы, остававшиеся справа, всматривался в тени между стеной и морем, которые с каждой минутой теряли четкость очертаний. Можно не сомневаться – гости явятся оттуда.

И постараются взять живым, подумал он. Хотелось бы надеяться.

Он вытащил сигареты и прикурил, действуя одной рукой. Курить не хотелось, но надо было продемонстрировать беззаботность. Даже приостановился и не сразу погасил зажигалку, освещавшую ему лицо, вполне по виду спокойное. Потом зашагал дальше.

Чтобы обманывать противника, вспомнил он, важно помнить, что ему известно. По крайней мере, несколько часов Еве и Гаррисону живой он будет нужнее, чем мертвый. Ему есть что им поведать, если удастся, с позволения сказать, разговорить его, и всякий, находящийся в здравом рассудке, как бы ни сжигала этого всякого слепая ярость и жажда мести, не упустит возможности сначала задать ему несколько вопросов, а уж потом перерезать глотку или продырявить голову пулей. Таков был козырь Фалько в начинавшейся игре. Его шанс на жизнь. Страховочная сетка, которая подталкивает к головокружительным трюкам, а если руки соскользнут с поручня трапеции, не даст разбиться насмерть.

Если же он рассчитал неверно, они ограничатся тем, что застрелят его. Бац – и все. Конец истории, и всем проблемам – тоже конец. Настанет время погрузиться в беспробудный сон.

Будь осторожен, сказала ему тогда Ева. И он улыбнулся про себя, прежде чем полностью отрешиться от мыслей об этой женщине и направить их совсем в другую сторону. А именно – туда, где он сейчас мог потерять жизнь.

На него набросились в десяти шагах от калитки.

Да. По всей видимости, хотели взять живым. Никакой стрельбы, чтобы не устраивать переполох и не привлекать на место действия посторонних лиц. Камерное, глубоко личное сведение счетов.

Он отбросил сигарету, когда из серовато-синей полутьмы, еще позволявшей различать очертания, вдруг стремительно и бесшумно вынырнуло несколько фигур, сзади подсвеченных луной и ее отражением в далеком море.

Угасающий день померк еще не окончательно, и в его слабом свечении Фалько насчитал шесть силуэтов, которые выдвигались к нему из-за кустов и камней, а через две секунды услышал и звук крадущихся – пока что – шагов.

Один из шестерых, одетый в бурнус, негромко произнес «Иалах», словно подбадривая своих. По крайней мере один мавр, подумал Фалько. Потом разглядел еще две-три такие же фигуры. Недорогие наемники – вроде того, которому на бульваре Пастера он располосовал лицо. Сброд, не знающий, что за двадцать песет в день придется умереть. И умирающий.