Читать книгу "Бумерит - Кен Уилбер"

– Но для бумерита эта критика стала чем-то большим. Как утверждает Лентриччиа, она позволила любому человеку на пустом месте говорить о собственном моральном превосходстве. Слушайте внимательно, потому что мы подошли к самой сути, – Джефферсон ухмыльнулся. – Подобно остальным мемам первого порядка, зелёный плюрализм вообразил, будто обладает единственно верной точкой зрения и начал утверждать, что любое отступление от неё навязано в чьих-либо интересах. Изучив историю человечества, культурология радостно обнаружила свою милую, плюралистическую и освобождающую сущность, а все западные цивилизации прошлого начали казаться ей дискриминирующими, угнетающими, грязными, жестокими и недалёкими.

– Культурология успешно доказала самой себе бесконечную гнусность западных цивилизаций прошлого, поскольку им не хватало плюрализма, бывшего совсем недавним изобретением. Плюралистический релятивизм или зелёный мем впервые отчётливо проявился всего несколько веков назад, и охватил значительную долю населения всего несколько десятилетий назад. Поэтому не надо особого ума, чтобы, покопавшись в истории, увидеть отсутствие плюрализма, ведь раньше его действительно не было. Но вместо того, чтобы понять, что отсутствие плюрализма является признаком недостаточного развития, культурология решила, что оно является признаком угнетения.

То есть в то время, когда не существовало плюрализма, было угнетение, «открытое» культурологией. Используя эту порочную логику, вы можете без труда осудить любую историческую личность, особенно если это мёртвый белый европеец, и так же, как и в процессе деконструкции, ощутить незабываемую радость превосходства.

Сквозь злорадные аплодисменты нескольких иксеров и игриков пробился приглушённый стон. Сидевший справа Катиш нагнулся через меня к сидевшей слева Каролине и взволнованно прошептал: «Это ещё ничего не значит».

Она ответила лишь: «Посмотрим».

– Хлоя, мне приснился очень странный сон. Как будто Скотт и я… то есть, там было это поле… в общем, Хлоя, как прошёл твой день?

– Брось, сладкий мальчик, если тебе что-то и могло присниться, то это обнажённые женские тела, много тел.

– Ха-ха, ха-ха-ха, ничего подобного.

– Ты весь покраснел, сладкий мальчик. Знаешь, почему все твои сны и фантазии всегда о сексе?

– Ну, ты же сама говорила, в двадцать лет парни каждые десять минут…

– Это было о частоте, а не о причине. Причина в том, сладкий мальчик, что Матушка Природа тебя трахает.

– То же самое я сказал Скотту!

– Да, и кто-нибудь из вас двоих это услышал?

– Вообще-то…

– Видишь ли, Кен, именно из-за этого распадаются пары. В мужском мозгу каждые десять минут возникает грандиозная эротическая фантазия. И что остаётся делать бедному мальчику? Продолжать впрыскивать ту же сперму в ту же вагину?

– Меня сейчас стошнит.

– А может, он выберет сотню лежащих в ряд обнажённых женских тел? Я так и думала. Вот почему практичной девушке постоянно приходится что-то выдумывать, чтобы её мужчина год за годом не терял интереса к её телу.

– М-м, понятно.

– Тогда слушай, сладкий мальчик. Камасутра, глава 1, поза льва.

– Я вовсе не хочу сказать, что в истории нет примеров неравенства – как раз наоборот. Не мне с моим цветом кожи объяснять вам, как много в истории неравноправия, – Джефферсон молча оглядел зал. – И всё из-за того, что сама история – это запутанный рассказ о постепенном, идущем с переменным успехом преодолении неравенства, хотя постмодернизм и отказывается рассматривать такое обобщение. К примеру, в обществах всех без исключения типов, включая охотничье-собирательское, садоводческое и аграрное, в той или иной степени практиковалось рабство.

– Так продолжалось до тех пор, пока модернизм с его пониманием всеобщего формализма не провозгласил равенство всех мужчин, а чуть позже, с появлением зачатков плюрализма, было провозглашено равенство всех людей. Так что модернизм впервые в истории, без оглядки на какие бы то ни было обстоятельства, поставил рабство вне закона. До модернизма в истории всегда присутствовало рабство, сексизм или расизм, потому что только с модернизмом в истории появилось всеобщее равноправие, и только после модернизма – плюралистическое многообразие.

– Но культурологи, изучавшие историю и не находившие в ней плюрализма, решили, что его там не было из-за угнетения, которое они свалили на своих любимых козлов отпущения. Вспомните: с точки зрения зелёного мема, в мире всегда есть жертвы, и есть палачи. Так были выбраны несколько главных палачей: патриархат, западное Просвещение, ньютоно-картезианская парадигма и логоцентризм, причём большинство из этих палачей оказались вариантами ужасной «линейной рациональности», которая якобы подавляла женщин, природу, телесность и т. д.

– Формальная рациональность действительно способна подавлять то, что плохо с ней согласуется. Но какой бы «плохой» ни была формальная рациональность с точки зрения дискриминации, дорациональное познание было во много раз хуже, поскольку придерживалось исключительно эгоцентрических и этноцентрических взглядов. Другими словами, как бы ни был плох оранжевый мем, пурпурный, красный и синий были намного хуже!

– Итак, спеша «свергнуть» и «преодолеть» рациональность, бумерит совершил две роковые ошибки: он не признал достижений оранжевого в деле эмансипации (а это отмена рабства, феминизм, экология) и приписал дорациональным мемам освобождающую силу, которой они на самом деле не обладали.

Джефферсон подошёл к краю сцены, посмотрел в зал и огласил официальное обвинение:

– Культурология намеревалась освободить мир, основываясь на двух ложных посылках. Бумерит был готов к своему кровавому маршу.

– Вы с Дарлой поцеловались? Одно из главных событий в твоей жизни – это ваш поцелуй? – Джонатан ухмыльнулся.

– Ты, блин, шутишь, да? Слушай, Стю, малыш-мистик, детка, тебе надо почаще общаться с людьми, понимаешь, о чём я? Потому что если твоё главное событие – это поцелуй, то, наверно, твоё главное развлечение – это смотреть, как опрыскивают овощи в «Сэйфвей»[78].

Стюарт его не слушал – его никто не слушал.

– На следующий день я встретил Дарлу после показа для Дэйтонс, чтобы отвезти в аэропорт – она летела обратно в Чикаго. У неё не было времени переодеться, поэтому её лицо покрывал обильный макияж и мерцающие блёстки, а тело было едва прикрыто.

– В аэропорту мы стояли у стойки до последнего предупреждения об окончании посадки. Мы страстно целовались, а когда она отстранилась, то начала хохотать, потому что моё лицо всё было измазано в косметике и блёстках. Я как пьяный, шатаясь, вышел из аэропорта. Покрывавшие меня блёстки прекрасно отражали моё ощущение жужжащего экстаза. Я шёл мимо людей, на лицах которых читался немой вопрос: «Что с ним такое стряслось?» Про себя я придумал на него ответ: «Господи, какие у неё потрясающие губы». Ту искру, которую я заметил в глазах Дарлы, я теперь видел в глазах всех прохожих. И как я раньше этого не замечал?