Читать книгу "Гудериан - Кеннет Максей"

17 июля во время воздушного полета Роммель получил серьезное ранение и не смог больше принимать участие в подготовке заговора. Ключевая фигура, которая, будучи идолом пропаганды, могла бы обеспечить заговорщикам поддержку значительной части населения, исчезла. Разумеется, еще одной такой фигурой был Гудериан. Он говорит, что 18 июля к нему прибыл один офицер люфтваффе, «которого я знавал в старые дни», и сообщил, что Клюге предполагает заключить с западными союзниками сепаратное перемирие. Это правда, но не вся. Дело в том, что его информатором был не кто иной, как фон Барзевиш, служивший при Гудериане в 1941 году в России офицером связи люфтваффе, человек, сорок восемь раз доставлявший Гудериана на фронт в самолете и имевший с ним в силу этого особые отношения; офицер, доказавший свою принципиальность тем, что после увольнения Гудериана, несмотря на немалый риск, критиковал фюрера. В отсутствие Гудериана он устроил парад в его честь и расхваливал его в выступлении в Берлине, продолжал поддерживать контакт с Гудерианом и знал – его бывший начальник считает, что Гитлер ведет Германию к гибели. Теперь же Барзевиш явился в качестве эмиссара заговорщиков (в ответ на просьбу майора Цезаря фон Гофакера), решившего в последний раз попытаться убедить Гудериана открыто выступить против фюрера. Известие о предстоящем покушении, о котором Барзевиш осведомил его без обиняков – правда, не упомянув даты, поскольку окончательное решение должно было быть принято 19-го июля, – сильно потрясло Гудериана. В конце беседы, состоявшейся в ходе четырехчасовой прогулки в лесу, чтобы избежать подслушивания, Гудериан признал аргументы Барзевиша вескими, но, тем не менее, не отказался от своей прежней точки зрения, что он не имеет права нарушать присягу и должен до конца исполнять свой служебный долг. В книге «Воспоминания солдата» не упоминается, что во время этой встречи затрагивался вопрос о покушении на Гитлера. Гудериан говорит здесь лишь о перемирии в том аспекте, что если бы он вдруг сообщил об этом фюреру и информация оказалась ложной, то «…возвел бы серьезный поклеп на фельдмаршала Клюге… Утаи я эту информацию, и мне пришлось бы разделить вину за все тяжелые последствия этой акции». Он добавляет, что не поверил этой истории и решил хранить молчание.

Этот аспект заговора с бомбой, который до сих пор скрывался, немного проясняет роль Гудериана. С одной стороны, Гудериан отступает от своих обычных норм поведения, и это – умолчание в «Воспоминаниях солдата» обо всех сторонах данной истории. Возможно, его мучили угрызения совести. С такой же вероятностью мы можем объяснить это истинной политической реакцией. С другой точки зрения, Гудериан оказался замешанным в заговоре. Он знал, что Гитлер приносит стране огромный вред, и пальцем не пошевелил, чтобы остановить подготовку покушения на него. Ведь он мог либо арестовать Барзевиша там же на месте, либо сообщить обо всем, а вместо этого предпочел следовать хорошо продуманной политике, адаптированной к новым обстоятельствам.

На следующий день, 19 июля Гудериан, неожиданно для всех, отправился с инспекционной поездкой в войска, которые (по случайному ли совпадению?) находились поблизости от Берлина, поместья Гудериана в Дейпенгофе, ставки Гитлера в Растенбурге и штаба ОКХ в Лейтцене, и при этом находился в необычном для себя состоянии напряженности. Когда он был в противотанковых частях, расквартированных в Аллен-штейне, Томале позвонил ему по телефону и передал просьбу Олбрихта, теперь принадлежавшего к числу ведущих заговорщиков, отсрочить переброску одной танковой части из Берлина в Восточную Пруссию, чтобы та смогла принять участие в операции «Валькирия». Гудериан полагал, что ее цель – противодействие высадке воздушного десанта противника или борьба с внутренними беспорядками. Он «неохотно» дал свое согласие. Впрочем, очевидно, так оно и было, поскольку Гудериан, скорее всего, понял, что покушение на жизнь Гитлера назначено на следующий день. В любой момент он мог быть поставлен перед необходимостью принять решения, повлекшие за собой ужасные последствия.

Следующим утром, 20 июля, Гудериан продолжал инспектирование войск, а затем поехал в Дейпенгоф. В 12.50 в конференц-зале в ставке Гитлера взорвалась бомба, подложенная Штауффенбергом. Погибло несколько офицеров, включая Шмундта, однако фюрер отделался лишь ушибами и царапинами. Не удостоверившись в смерти фюрера, Штауффенберг вылетел в Берлин, и после его доклада заговорщики начали приводить свой план в действие при помощи телефонных звонков по всему Рейху и оккупированным территориям. Частью этого плана являлся арест нацистской верхушки. К несчастью для них, самый важный узел связи, находившийся в Растенбурге, все еще действовал, хотя его должен был вывести из строя начальник войск связи, генерал Фелльгибель, чьи заслуги в деле улучшения функционирования всех видов связи были неоспоримы и получили признание Гудериана. Фелльгибель, обнаружив, что Гитлер жив, совершил большой промах, не сообщив об этом заговорщикам, и показал тем самым полную некомпетентность офицеров генерального штаба в таких делах. Все предприятие, таким образом, оказалось обречено на провал.

В 4 часа дня Гудериан также находился вне пределов досягаемости средств связи. Совершая прогулку по территории своего поместья, он заметил оленя и начал преследовать добычу. Разгоряченного погоней, его разыскал посланец на лошади, сообщивший Гудериану, что тому следует вернуться домой и ждать звонка из ставки верховного главнокомандования. Несколько минут спустя из экстренного выпуска радионовостей Гудериан узнал о покушении на жизнь Гитлера.

Не следует придавать слишком большое значение разного рода домыслам о том, что произошло 20 июля, хотя в нашем распоряжении кроме них практически больше ничего не имеется. Однако Гудериан хорошо знал, как поступал в кризисные моменты один из его бывших весьма уважаемых командиров Рюдигер фон дер Гольц. Если он желал избежать контактов, то предпринимал далекую прогулку. Предположив, что Гудериан был предупрежден о предстоящем опасном событии и понимал, что в скором времени, очевидно, придется принимать фатальное решение, он явно стремился выиграть время, предоставив событиям развиваться своим чередом. Таким образом, эта одинокая прогулка имела прецедент и представляла собой великолепный предлог для подстраховки. Когда Томале дозвонился до Гудериана в полночь, заговор был подавлен, и необходимость в принятии решения отпала. Бек, Штауффенберг и некоторые другие заговорщики уже были мертвы, а остальные арестованы. Из исступленных проклятий фюрера, сыпавшихся по радио, явствовало, что всем, кто хоть как-то был связан с заговором, рассчитывать на пощаду не приходилось, но, с другой стороны, никто никогда и не сомневался, какова будет цена провала. Роммель не принимал прямого участия в заговоре, но был заподозрен и заплатил собственной жизнью. Усомнившийся в успехе Клюге также не выступил прямо на стороне оппозиции, однако его вовлеченность в заговор была доказана, и через несколько недель ему пришлось совершить самоубийство. В силу то ли везения, то ли проявленного благоразумия и осторожного поведения в течение последнего года, но Гудериан остался чистым в глазах дознавателей. Поддерживая контакты с заговорщиками и будучи благодаря этому хорошо информированным, он обеспечил себе несокрушимое алиби. Если бы Гудериан поставил цель сохранить себя для священной задачи – защиты Германии и старой армии, – то не мог бы выполнить ее более совершенным образом. Он не видел нужды в мученичестве и отказался выступать в этой роли.