Читать книгу "Юрий Гагарин - Лев Данилкин"

История про то, как он в своем скафандре напугал старушку, судя по всему, была его коронным анекдотом, «цыганочкой» с выходом; многие припоминают, как Гагарин «весело, в свойственной ему юмористической манере рассказывал о приземлении» (4). На самом деле не так уж все было и весело; называя вещи своими именами, он приземлился едва живой, чуть не задохнувшийся. И на первой своей фотографии — причем сделанной даже не сразу, а уже где-то через час, наверное, Гагарин выглядит как человек, побывавший в эпицентре какого-то страшного космического катаклизма: лицо опухшее, заплывшее, уставшее; и хотя тому есть научное объяснение (35) — под воздействием перегрузок мягкие ткани, в том числе лица, деформируются, расплющиваются, но ощущение такое, что за ним все еще видна космическая дыра, из которой он выпал; незакрывшаяся дверь.

Подробности приведены ниже; пока скажем лишь, что у космического полета стихийным образом возник новый аспект — о котором мало кто задумывался на стадии планирования: реакция землян на появление человека из космоса. Надо понимать, до какой степени странным для населения было это событие — допускающее самый широкий диапазон толкований: от подбитого американского шпиона до потустороннего существа, решившего вторгнуться в земную реальность. Разумеется, было бы замечательно, если бы русские механизаторы продемонстрировали всего лишь невозмутимость в сочетании с хорошими манерами и поприветствовали космонавта в духе Генри Мортона Стэнли, обнаружившего в дебрях Африки пропавшего доктора Ливингстона: Major Gagarin, I presume?[26] Однако то, что происходило в окрестностях деревни Смеловка, никоим образом не напоминало встречу двух викторианских англичан. Вокруг человека с оранжевым парашютом моментально возникла кутерьма; темп жизни вдруг резко увеличился; массы пришли в движение, словно сотрясение поверхности от столкновения с живым метеоритом придало им импульс.

Это важно — Гагарин стал веществом, вызывающим в социуме бурную химическую реакцию; представьте себе кусок карбида, брошенный в воду. Существует удивительная фотография — на которой нет самого Гагарина, но видно, как сотни людей бегут по полю к месту его приземления; это похоже не столько на почуявшую сенсацию толпу, сколько на «великую миграцию» животных по африканской саванне: бескрайние равнины, до самого горизонта заполненные крупной живностью; движущаяся, бегущая биомасса.

Это очень существенная деталь: из обычного человека Гагарин превратился в «бестселлер» вовсе не на Красной площади и даже не во Внукове, когда шел докладывать Хрущеву по красной ковровой дорожке, а сразу же, лишь только коснулся земли; «социальная эпидемия», гагариномания началась непосредственно в поле. Она была стихийным, практически не срежиссированным явлением. Гагарин в том виде, в котором он просуществовал дальнейшие семь лет, не был продуктом советской пропаганды.

Пропаганда лишь использовала тот факт, что там, в космосе, у Гагарина появилось некое магнетическое свойство: его словно опрыскали там «совершенными духами», вызывающими всеобщую любовь, — вроде тех, что изобрел персонаж романа «Парфюмер». Отныне каждый человек на Земле начинает ценить время, проведенное в обществе Гагарина, — притом что от него самого в ответ ничего не требуется. Гагарин становится кем-то вроде живого будды; с его стороны достаточно одного присутствия, улыбки, приветственного жеста. Он излучает нечто эдакое, «а certain je ne sais quoi»; возможно — раз уж мы все равно прибегли к макароническому стилю, семь бед, один ответ, — это как раз то, что называется «glamour of space». С этого момента в воспоминаниях о нем начинают доминировать «евангельские» ноты: это почти всегда благая весть о встречах с ним. Все его действия фиксируются и хронометрируются. Люди начинают воспринимать его жизненную траекторию как детерминированную (ага — он неслучайно приземлился там же, где учился летать). Вокруг него возникает особая микросреда, внутри которой не действуют рациональные законы экономики — все хотят не получить что-то от него, а дать, подарить, преподнести, пожертвовать ему что-то.

В сюжете о гагаринском приземлении обычно акцентируют историю о неточно зафиксированном месте, о том, замкнул он круг или не замкнул, о лжи с катапультированием — однако всё это мелочи, на которые могут обращать внимание лишь те, кто сознательно не хочет понимать, о какого рода событии идет речь. В конце концов, никто не устраивал воскресшему Христу или укравшему огонь Прометею пресс-конференции относительно того, как именно они вернулись из мира мертвых и с Олимпа соответственно, — в спускаемом аппарате или катапультировались в какой-то момент? Нелепо подменять метафизические проблемы инженерными; и глупо не заметить происшедшей трансформации, не увидеть, что, по сути, из старшего лейтенанта Гагарин превратился ни в какого не в майора, а в гения, в художника, в творца, в существо, способное преобразовывать духовные свойства окружающей среды. Такого рода заявления могут показаться неуклюжими метафорами биографа-халтурщика, некритически усвоившего формулировки из советской пропагандистской литературы; однако если у каких-либо событий есть не только буквальное значение, но и «высший смысл» — то уж, конечно, это именно тот случай. Сюжет о гагаринском приземлении годится не только в качестве материала для отчета Госкомиссии.

Православная Пасха в 1961 году праздновалась 9 апреля.

12 апреля, соответственно, было средой Пасхальной недели. Разумеется, важно не то, что была среда, а то, что была весна, что было утро, что он упал на пашню — ну да, как проросшее зерно, как вернувшееся солнце, как воскресшие Осирис, Адонис, как Христос; невозможно не обращать внимания на всю эту удивительным образом совпавшую символику, на то, как фантастически ловко он, среди прочего, вписался в календарный миф о возвращении-воскрешении. Во всем, что происходило под Смеловкой, была не только пронзительная новизна, но и присутствовало странное ощущение дежавю, чего-то уже однажды происходившего; слишком много совпадений. Полет был своего рода распятием, а возвращение — Пасхой. И все это движение растревоженных масс — тоже, некоторым образом, напоминает «явление Христа народу»; да даже запрет сразу после приземления на поцелуи — на что, в сущности, это было похоже? Правильно: где-то мы это уже слышали. Noli те tangere[27].

Вообще, если вы думаете, что все эти подозрительные совпадения — тоже «умер» и «воскрес» весной, тоже сын плотника — никому не приходили в голову, то вы ошибаетесь.

Гагаринское перемещение на «небо» и обратно стало объектом пристального внимания не только конкретных элит (научной и военной), но и народного сознания. Это сегодня кому-то кажется, что «в народе» Гагарин воспринимался исключительно как материал для частушечников: «Я сидела на Луне, чистила картошку, вдруг Гагарин прилетел, заиграл в гармошку». Известная триада «Циолковский — Королев — Гагарин» соотносится с христианской тернарной моделью «Отец — Сын — Дух» слишком уж очевидным образом; но на самом деле такого рода «совпадений» было гораздо, гораздо больше. Анна Тимофеевна и Алексей Иванович — как Мария и Иосиф; немцы в Клушине — как Ирод; переезд в Гжатск — как бегство в Египет; авторы бессовестно китчевых палехских миниатюр «о Гагарине» просто артикулировали, на самом деле, то, что все интуитивно и так чувствовали. Мало кто мог сказать об этом, но подсознательно все понимали, на что все это похоже. На что-на что? На то, что история с умершим и воскресшим существом повторилась в России.