Читать книгу "Война или мир - Влад Савин"

Не помню, кто из классиков, Герцен или Чернышевский сказал жене про ожидаемую революцию, «меня не испугают ни пьяные мужики с дубьем, ни резня» — что было бы, если этот интеллигент просвещенного девятнадцатого века здесь бы оказался и глянул, как это выглядит в реале? «Русский бунт, бессмысленный и беспощадный» — так китайский еще страшнее: представьте пугачевщину в стране, где тысячу лет существовали ну очень негуманные традиции, как поступать с преступниками и врагами — да еще после сорока лет войны, и гражданской, и с внешним врагом. Когда любой «не наш», это покойник с гарантией: никто не будет с тобой разбираться, проще убить и забыть.

И я плюну в лицо любому, кто скажет о «переходе к социализму от докапиталистического общества». Поскольку даже у нас в семнадцатом Вождями были люди вовсе не «от станка и от сохи». Уровень образования значит очень много, а с этим в диких странах большой напряг. Хотите представить, что выйдет с «незаконченным начальным», но с большими амбициями, энергией, и обидой (очень может быть, справедливой) за свою голодную жизнь — вспомните булгаковский типаж товарища швондера: как я убедился, наиболее распространенный в КПК! А после из этого вырастет то ли Великий Мао, то ли Пол Пот.

Лично я же сейчас смотрю на все это безобразие — чисто философски и практически. Вас не обидит услышать, что я считаю себя ответственным исключительно за жизнь, здоровье и благосостояние своих, к кому отношу население СССР, а также тех, кто с нами в одном строю, как мой протеже Ли Юншен и его «сипаи»? А на прочих мне глубоко наплевать!

Сижу, природой любуюсь. Нервы успокаивает — вполне понимаю самураев с их утонченным эстетизмом. Нагло пользуюсь привилегией Важного Лица: ничего не делать. Поскольку здесь принято, что каждый должен быть чем-то занят, а пребывать в праздности может только очень большой человек. Ну а поскольку больше меня в этом городишке (как и в паре соседних, куда мы уже наведались) никого нет…

Грязь на улице (мостовых тут отродясь не бывало) подсохла уже — настолько, что можно не опасаться сапоги в луже утопить. Пейзаж на наше дачное садоводство годов девяностых похож, лишь дома с непривычно изогнутыми крышами (это которые богаче), так же тесно жмутся друг к другу, но каждые «шесть соток» забором обнесены, ну кроме совсем уж халуп. Даже колючку кое-где вижу, не иначе как украденную. А вообще, нищета ужасная: сказать кому, что тут обычная лопата, топор, пила считаются ценностью, которая не у каждого есть, так не поверите же — а зря.

На соседней улочке женщина кричит истошно. Баб и дочек «врагов народа» жалко — как их после, толпой… Повезло тем, кто покрасивше, кого наши себе отобрали — и Ли Юншен тоже выбрал какую-то. И мне предлагал, так я отказался, тут еще заразу подцепишь, лечиться как? Ну и китаянки совсем не в моем вкусе! Может и впрямь, в Союз вернусь, какую-нибудь себе найду, из тех, Анечкиной команды? Остепенюсь, деток заведу — и на службу буду ходить как в офис, с девяти до шести?

Я ведь отчего домой не спешил? Не признаюсь никому — что напоследок гульнуть захотелось. Поскольку намекали мне сверху, что как вернусь, получу назначение в центральный аппарат, как наш «кэп» Большаков, или его бывший зам Гаврилов. А там, наверху, да еще в сталинское время — я лучше через минное поле проползу с осторожностью, этому меня, по крайней мере, хорошо обучили! Тем более что мы, «инквизиция», хоть погоны и носим, но ближе к ведомству Абакумова, чем к армейцам — а что с этими ребятами стало в нашей истории, как Иосиф Виссарионович помер? И сколько ему в этой истории осталось — три года, пять, десять — ладно, Хрущев в Средней Азии сидит и в Москву хрен попадет, а прочая кодла? А жить мне хочется — вот знаю, что ни по какому «несправедливому обвинению» в ГУЛАГ не пойду, прятаться буду, а если придется, то и убивать, своя жизнь дороже! Так что многие лета товарищу Сталину — и чтоб мне на своем месте остаться, «полевого командира», тут я ни бога ни черта не боюсь, вот это — мое!

Так что, уйдя с авиабазы, на законном основании воспользовался правом на «свободную охоту» разведывательно-диверсионной группы, выполнившей основное задание. Вышли мы 15 сентября, и девятьсот километров пройти, могли бы уже дня через четыре быть у наших! Но шли мы, петляя и задерживаясь в городках и деревнях, как партизан Ковпак в немецком тылу — и не было вокруг немецких карателей, у американцев в Китае «валентных» войск нет, а гоминьдановское воинство, то ли отряды соседних «енералов», то ли просто банды, дважды повстречав, мы разгоняли, не сильно напрягшись и без заметных потерь. Так что сегодня, 24 числа, мы еще от фронта километрах в трехстах.

И кажется, Центр смирился? По крайней мере, больше не требует нашего скорейшего выхода, зато исправно принимает наши доклады, об установлении Советской Власти еще в одном районе (или уезде, как они тут называются). На карту смотрю, на ней за нами как красная клякса расползается, отмеченная красным карандашом… или кровавое пятно? Ведь Верховного правителя над всей территорией мы не оставляли — исключительно, местного масштаба. Впрочем, назначили бы одного из них, ничего бы это не изменило. Поскольку реальная власть тут, это наши две сотни штыков и пять единиц бронетехники — а у любого из местных спросят, ты кто такой и по какому праву вперед лезешь? И будут тут еще разборки, кто круче — однако для Чан Кай Ши эта территория напрочь выпадет из «кормовой базы», зато будет головная боль усмирить. А другой выгоды для нас, СССР, и не надо. Что до мирных китайцев, кому в этой раздаче будет суждено… ну так погулять успели, и счеты свести, так что и помирать не страшно!

Сижу, воздухом дышу. Смотрю на чистое мирное небо, слушаю пение птичек. Как комариный зуд… да это же самолеты, и много! Ой, не зря еще вчера неприятности чувствовал, пятой точкой.

— Тревога! Воздух! Всем укрыться!

Что есть для спецназера главное? Не стрелять с двух рук и лихо кулаками махать. А прежде всего, головой думать.

Мне Стругацкий рассказывал японскую притчу (или реальную историю, бог весть). Было у старого самурая три сына, и решил он проверить, насколько они достойны. Велел им зайти в его комнату, по очереди — и над шелковой ширмой, заменяющей у них дверь, положил подушку. Старший сын, по прогибу ткани сообразив, что там что-то лежит, рукой подушку снял и вошел. Средний не заметил — но успел на лету поймать. А младший получил подушкой по башке, но прежде чем она упала, успел разрубить ее мечом. И сказал тогда отец старшему — ты уже вступил на путь самурая; среднему — тебе еще надо учиться; младшему — а ты, позор нашего рода!

И у американских рейнджеров из времен из войны за независимость свой Кодекс был, кажется из двадцати четырех правил. Вроде — «можешь сколько угодно врать посторонним, но своему брату рейнджеру, расскажи как все было, поскольку это ценный опыт, возможно, что кого-то спасет». А первым правилом стояло — «никогда и ничего не забывай».

Это я к тому, что звоночек для меня не сейчас прозвучал, а гораздо раньше. Что-то над нами разлетались, неизвестно кто — поодиночке, или парой, пройдут на высоте, или даже снизятся, над занятой нами деревней, как в последние два дня. Не стреляют, не бомбят, лишь пролетят — ну значит, разведчики! А разведка, это лишь этап первый, что за ним последует?