Читать книгу "Годы, тропы, ружье - Валериан Правдухин"

Всю ночь слушал я рассказы старика; под утро он задремал и умолк. И вдруг в эту минуту кто-то шарахнулся от нас по кустам, зафырчал… Я вскочил, схватившись за ружье. Поднялся и Агафон Семенович. Оказалось, что небольшой зверь на проходе наткнулся на нас. В кустах видны были его следы.

– У, залягай тебя курица задней ногой! – выбранился старик. – Спать не дал. А уснул я сладко, индо слюнка вышла на мешок. Сладким сном уснул.

К восходу солнца вышли мы к Щебнюхе. Потом пошли логом, Даниловкой, скатились в зеленую долину Афониху.

Утро вставало тихое, теплое, как парное молоко. Туман уже рассеялся и стоял над долиной тонким призрачным дымком. Солнце принакрыло мир легкими золотистыми крыльями в ту минуту, когда он еще не успел скинуть с себя ночное очарование. Мы приостановились на невысокой скале. Впереди бежали зазеленевшие кусты черемухи с дымчато-белыми цветами. Волчье лыко и шиповник разбросались по склонам гор белыми и розовыми пятнами, как девчурки, принарядившиеся к празднику. Дягиль порывался вверх тяжелыми лопастыми листьями, цвел темно-розовый маральник, голубели царские кудри, легким золотом отливались лютики. И на всем этом травяном изобилии радостными, светлыми слезами блестела роса.

Даже привыкший к Алтаю старый промышленник ахнул от изумления:

– Страсти-то каки! Трава-то, трава-то лезет! Ишь, парок под солнцем доспелся, греет солнышко-то, как греет!

Птицы звонким щебетом, веселым чувиканьем встречали утро. В природе шла со всех сторон перекличка, словно живые существа встретились в первый день мироздания.

«Митю видел? Митю видел?» – тонко вызванивала пташка в кустах. И ей отвечали хором: «Видел! Видел!»

Страстно ворковали голуби в скалах. Токовали захлебистым шипом тетерева.

Хищник клекотал, пролетая над горою. Курлыкали журавли. Заливисто трещал жаворонок. Со свистом пролетали сизоватые горлинки на водопой.

– Нет, убей меня, задави, чтоб я ушел в черну шахту золото добывать, как наши мужики! – простонал старик, жадно охватывая глазами буйный расцвет природы. – Скучно мне там, тошно. Умру на охоте, не расстанусь с горами!

Глаза его блестели темной, живой влагой. Даже голос осел хрипотцой от волнения.

– Окромя смерти, никто меня не вызволит отсюда. Клещами не оторвет! Нет! – повторял он упрямо.

Агафон Семенович сразу помолодел, кровь заалела на его темном лице; он снял шапку и, повертывая лицо то на одну сторону – к маральнику, то на другую – к черемухе, тихо пошел по тропе. Его распирало изнутри, он не вытерпел и, жуя какой-то цветок, зашептал вполголоса, пытаясь петь:

Я люта была по горам ходить, соловьев зорить!У соловушки одно гнездышко,У меня, молодой, младешенькой,Один миленький, расхорошенький.Он не ест и не пьет меду, сахару, —Захотелось молодой из ключа воды,Из ключа воды, со Дуная-реки…Ко мне весточка пришла;Весть не радошна:Будто мой милой пристроилсяВдоль по лавочке, по скамеечке…

– Эх, дед Гаврила песни-то играл, во играл! – вздохнул старик, не переставая жадно принюхиваться к кустам. – Бывало, заведет – слеза прошибает:

Мать плачет – как река течет.Сестра плачет – как ключи кипят подземельные,А жена плачет – как роса пала,расхолодная, благородная.Солнце выглянет, росу высушит,Росу высушит, пену выкрушит.

Мы стояли уже на берегу ревущего Тургусуна. Горы, леса, пеной брызжущая река, солнце распирали мир величием, красотой и силой. Агафон Семенович взмахнул над головой своею шапчонкой, ударил ею с силой оземь, вскинул свою «старуху» – старинное ружье – стволом к небу и выстрелил. В горах ахнуло эхо и глухо покатилось по долам. Старик, тыча кулаком себя в грудь, взревел:

– Ухай, ухай ширше! Ну, душа, не бойся ножа! Нету смерти, не возьмут и черти! Гуляй завтра вовсю, поминай деда Гаврилу! Пусть в гробу заворошится, жизнь свою, мою не забывает! Больша была жизнь, о кака больша! Была радошна, да кончилась!..

От реки до дому старик шел молча.

7. Середняк Чудо Усейнов

В Зыряновске я пробыл всего день. Унылое впечатление оставляют рудники, когда на них нет работы. Горы руды – сто тысяч тонн – лежат без движения, общество «Лена Гольдфильдс» не начинает до сих пор разработок. Бухтарминской долиной в два дня я добрался до Катон-Карагая. Проезжал по кержацким поселкам. Тяжелое впечатление осталось у меня от этих селений. В Солоновке нас нигде не пустили переночевать, пришлось спать под дождем в поле. Крепко заперты с вечера тяжелые ворота, дома без окон на улицу смотрят суровыми слепцами: на улицу грех глядеть. Целые своры цепных собак. И днем не достучишься до хозяина. Всюду нас встречали словами: «Хлеба нет у нас ни крошки». Трудно сказать, чего здесь было больше: страха или скопидомства. Катон-Карагай – широко и весело разбросанное селение у склона Алтайского хребта – выглядел настоящим городом. Две волости – русская и казахская, больница, футбольное поле, радио – правда, не работающее, «глухоговоритель», как называют его здесь, газеты за прошлый месяц – все это было до того родным и нужным, что я почувствовал себя счастливым.

Чтобы разузнать о дальнейшей дороге, я зашел в катон-карагайский русский исполком. И сейчас же сбежал оттуда. Порядок, тишина и казенная скука испугали меня. Секретарь сообщил мне, что я должен поехать за тридцать километров за пропуском, если хочу проехать на озеро Маркакуль, лежащее близ китайской границы. Уныло побрел я в другую – казахскую волость, Чингисхайскую. Здесь стояли галдеж и суета. У подъезда билось на привязи больше десятка лошадей. Внутри волости был настоящий базар. И никакой казенщины. Рябой казах остановил меня на крыльце, запросто попросил у меня папиросу и начал расспрашивать, куда и зачем я еду. Повел меня к секретарю. Там быстро объяснили мне, как лучше всего пробраться через Алтайский хребет, посоветовали махнуть рукой на пропуск, зарегистрировали мое удостоверение и тут же указали на пожилого казаха Чудо Усейнова, который и взялся меня доставить до Успенского поселка. Настоящее человеческое отношение.

Утром на другой день мы с Чудо верхом двинулись в его родной Четвертый аул. Чудо, беспечно посвистывая и поглядывая по сторонам, ехал впереди меня. Я как-то сразу почувствовал к нему доверие. Он не рядился со мной, не ворчал при укладке моих вещей, без чего не обойдется ни один кержак. Как легко было с ним после общения с грузными кержаками, забывшими обо всем, кроме тяжелого скопидомства. Чудо был веселый, разговорчивый парень, о чем нельзя было догадаться, глядя на его скуластое лицо, серьезные серые глаза и рыжеватую бороденку. Я мог сразу говорить с ним о чем угодно.

– А что, Чудо, лучше вам теперь живется?

– Куды! Много раз лучше.

Он на секунду по-детски серьезно задумался и решительно заявил:

– В десять раз лучше. Да, в десять раз!