Читать книгу "Пропущенный вызов - Мария Воронова"

Остается только искать людей, знавших Васю и Георгия Петровича, и опознавать, опознавать, опознавать…

Но Колдунов, казалось Лизе, при всей свой хваленой зрительной памяти не станет свидетельствовать против Шелеста и не моргнув глазом соврет из корпоративной солидарности и нелюбви к ментам.

Ладно, мы не гордые, подтянем бывших коллег из психиатрической больницы, с кладбища, соседей. О, обязательно надо Маевскую привлечь, пусть скажет, Игнатий это или нет.

Прекрасный план, но есть одно существенное препятствие: на сегодняшний день Шелест считается недееспособным Савельевым, и его нельзя задерживать, а если не задерживать, то и не докажешь ничего. Сказка про белого бычка.

В конце концов Зиганшину это надоело, и он сказал, что ничего не мешает Лизе опросить недееспособного гражданина в присутствии его опекуна.

Взяв Шаларя, Мстислав Юрьевич поехал за псевдо-Васей, а Лиза позвонила Маевской и Яну Александровичу с просьбой прийти в отдел и опознать человека.

Экономка откликнулась с большим энтузиазмом, а Колдунов попытался увильнуть под предлогом операции, но в конце концов согласился.

Они опоздали. Долго звонили и стучали в Васину дверь, но никто так и не открыл. Тогда Мстислав Юрьевич поднялся в квартиру Надежды Денисовны. Женщина оказалась дома и, не сняв цепочки с двери, склочным тоном проинформировала, что во время прошлого визита он так напугал Васю, что тот убежал из дому, и второй день его нет. Она, во-первых, уже подала заявление о его розыске в полицию, а во-вторых, будет писать жалобу на Зиганшина, до чего он доводит несчастных сумасшедших, и Мстислав Юрьевич может быть уверен, что ему это с рук не сойдет.

Пока он подыскивал достойный ответ, гражданка Мудраченко с треском захлопнула дверь перед самым его носом.

Пришлось возвращаться в отдел с пустыми руками и с тягостным сознанием, что сам завалил дело, прежде времени обнаружив оперативный интерес к Савельеву.

«Надо же быть таким дебилом», – сокрушался Мстислав Юрьевич по дороге, надеясь, что Шаларь не замечает его слабости.

В отделе ждали сдобная тетушка, с очень симпатичным отсутствием вкуса облаченная в розовые рюшечки, и злой как черт пожилой человек. Последний оказался наставником Лизиного жениха, и теперь она страшно боялась, что он наябедничает другу, как его невеста творит ментовской произвол, и Руслан передумает на ней жениться.

Что ж, тетушка была приятно взбудоражена приключением и светилась любопытством и доброжелательством, поэтому Зиганшин оставил Лизу разбираться с ней, а злобного наставника забрал к себе в кабинет.

Сначала беседа не клеилась, Ян Александрович был твердо убежден, что полиция третирует мирных граждан, равнодушно взирая на бесчинства настоящих преступников, и мнения своего не скрывал. Но когда Зиганшин признался, что Георгий Шелест возможно причастен к смерти его сестры, Натальи Терентьевой, Колдунов совершенно переменился.

Увидев в глазах профессора сочувствие, Мстислав Юрьевич едва не расклеился, и Ян Александрович деликатно отвел взгляд.

Вроде бы он не утешал, и не обещал, что все пройдет, и не советовал «держаться». Нет, Ян Александрович просто встал рядом и сказал, что в душе человека есть такой уголок, где живут его ушедшие родные. Иногда они напоминают о себе острой болью утраты, а иногда дарят счастливым воспоминанием, но всегда приходят на помощь в трудный час.

Глубокоуважаемый Мстислав Юрьевич!

Я взял на себя смелость написать Вам, потому что мысль, что Вы будете считать меня убийцей Вашей сестры, крайне мне неприятна. Я натворил много дел, но в этом не виноват. Я расскажу Вам, как все было на самом деле, и, надеюсь, Вы извините мне лирические отступления и лишние подробности, ибо вынужденно начинаю новую жизнь, и, пока не обзаведусь новыми знакомыми, Вы остаетесь моим единственным собеседником. Вам должны быть хорошо известны обстоятельства, приведшие меня на скамью подсудимых, и то, что произошло следом. Мне больно об этом писать, поэтому, если Вы выяснили не все, поднимайте официальные документы или дождитесь посылки, которую я попросил отправить на адрес Вашего отдела. В посылке содержится тетрадь, где все изложено достаточно подробно.

С детства я терпеть не мог сказку про гусей-лебедей, а из-за нее и все остальные русские народные сказки. Понимал, что это непатриотично и вообще нехорошо, но ничего не мог с собой поделать, один только вид пухлого красного томика с золотыми буквами наводил тоску, и я никогда не открывал его по доброй воле. Причину своей идиосинкразии я понял только в зрелом возрасте, когда случайно зацепил взглядом транслировавшийся по телевизору мультфильм. Я понял, что в этой сказке детей призывают унижаться и угождать, понимать себя не как личность, а как автомат для оказания услуг, и что их нужды в любом случае менее важны, чем нужды других. У девочки украли брата – вполне достаточное основание всем броситься его вызволять, без просьб и унижений, но встреченные девочкой положительные персонажи блюдут прежде собственную выгоду, даже в такой критической ситуации, как похищение ребенка, и обещают помогать только после того, как девочка докажет свое доброе сердце и лояльность к вышестоящим.

Идея отрицания себя оказалась мне глубоко чуждой, но ирония в том, что очень многое в моей жизни после приговора развивалось именно по сценарию этой вредной, разрушающей детскую самооценку сказки.

На зоне я не попал работать в больничку, а загремел в отряд на общих основаниях. За несколько лет до моего осуждения началась перестройка, а с ней волна публикаций об ужасах сначала сталинских, а потом и современных тюрем и лагерей. Там была и правда, и художественный вымысел, и откровенная чернуха, призванная под соусом разоблачения проклятого режима тешить самые темные склонности людей. Естественно, я, интеллигентный юноша, не знал, как обстоит в действительности, верил всему и очень боялся зоны. Но мой дар и тут не подвел меня. Я не стал авторитетом, но удалось сохранить жизнь, достоинство и половую неприкосновенность, а это очень немало в той среде, куда я попал.

Становиться для товарищей по заключению штатным психотерапевтом я не собирался, да они и не просили моей помощи. Правда, наш вольнонаемный доктор был хороший человек, но пил, как не в себя, и порой мне приходилось вспоминать, что в институте я прекрасно успевал по всем предметам, не только по психиатрии, и вправлять вывихи, лечить ожоги, зашивать раны и прочее в том же духе. Мне дали погоняло Лепила, и я стал вести жизнь вице-президента, то есть спокойно заниматься своими делами, но на периоды запоя доктора принимать его пост.

Я намекнул, что мог бы попробовать избавить доктора от вредной привычки, но он отмахнулся, мол, тогда его жизнь окончательно потеряет смысл, и я не настаивал.

Зато он порекомендовал мне одного молодого наркомана, желавшего побороть свою зависимость.

И я вступил в бой. Было трудно, парень то и дело срывался, но я не сдавался, чувствуя себя кем-то вроде экзорциста, отважного священника, вступившего в схватку с дьяволом.