Читать книгу "Мальчик, которого растили, как собаку. И другие истории из блокнота детского психиатра - Майя Салавиц"

Я хотел помочь им понять значение того факта, что Питер провел этот критический период, когда мозг быстро работал над собственным развитием, в стерильной и невнимательной к нему среде.

Затем я нарисовал пирамиду и перевернул лист вверх ногами (рис. 2).

— Мозг организован снизу вверх. Верхняя часть здесь, — я показал на широкое основание перевернутой пирамиды, — это кора головного мозга, самая сложная часть мозга, отвечающая за нашу способность думать и за интеграцию многих наших функций.

Я также объяснил, как устроены отдельные зоны в нижней части, как центральные «эмоциональные» зоны позволяют нам устанавливать социальные связи и контролировать стресс, как структуры ствола головного мозга обеспечивают реакцию на стресс. Я рассказал, как эти зоны по очереди «пробуждаются» в процессе развития ребенка, начиная с самых глубоких отделов ствола головного мозга и далее к коре головного мозга по мере того, как ребенок растет. Я объяснил, что развитие расположенных выше более сложных зон зависит от качественной организации ниже расположенных более простых зон. Я пояснил, каким образом депривация могла повлиять на эти зоны и вызвать различные отклонения в поведении их ребенка.

— Ключ в том, чтобы воспринимать Питера в соответствии с его уровнем развития, а не биологическим возрастом, — сказал я.

Джейсон кивнул, начиная понимать, о чем я говорил.

— И это очень сложная задача, ведь так?

Теперь они оба кивнули.

— Сложность в том, что в один момент вы должны иметь ожидания и предлагать опыт, соответствующие уровню пятилетнего ребенка, например, когда вы обучаете его какой-либо логической концепции. Но уже через десять минут и ожидания, и опыт должны соответствовать более раннему возрасту, например, когда вы учите его взаимодействовать с людьми. С точки зрения своего развития он неустойчив. Быть родителями таких детей — очень тяжелое испытание: только что вы делали все правильно, а через минуту уже потеряли нужный ритм.

Эми и Джейсон уже много раз проходили подобную ситуацию, но до нашего разговора они не могли сформулировать это. Мои объяснения очень помогли им, сразу же сняв конфликт на тему «следует ли нянчить Питера» и убедив Джейсона не переживать, когда его жена так поступает. Более того, теперь он мог позволить себе действовать так же. Однако из беседы с нами Эми поняла, что в некоторых случаях будет полезен более требовательный стиль Джейсона.

Все же одних объяснений было недостаточно. Основные сложности воспитания Питера сохранятся, и без дополнительной помощи ни один из родителей не сможет всегда (или хотя бы большую часть времени) подстраиваться под мальчика. Оба родителя уже были истощены и эмоционально, и физически. Мы должны были помочь им получить помощь в уходе за ребенком. Мы предложили им восстановить связи со своим окружением, высвободить время, чтобы оставаться вдвоем и заниматься любимыми делами — это позволит им «перезарядить батарейки» для дальнейшего взаимодействия с Питером.

Эми и Джейсон восприняли все наши предложения. Так как они жили далеко от нашей клиники, мы должны были действовать через организации, оказывающие такие услуги в их регионе. К счастью, большая часть элементов хорошей лечебной группы была в наличии. У Питера был прекрасный логопед, специалист по реабилитации, дипломированный невропатолог и понимающий педиатр. Мы поговорили со всеми ними. Мы также хотели подключить лечебный массаж и уроки музыки и движения, которые оказались полезны другим детям с недостаточным уходом в раннем возрасте, например Коннору.

Но то, что сначала казалось мне всего лишь деталью пазла, а на деле оказалось самым важным фактором — это школа Питера и, в особенности, его одноклассники. Просматривая его историю, я внезапно понял, что основной прогресс был достигнут в первые три года после приезда в США, то есть когда он проводил время со своими родителями — либо один на один со взрослыми, либо еще с одним-двумя сверстниками, выбранными ими.

Однако, когда он начал ходить в детский сад, его развитие остановилось и поведенческие проблемы усилились. Его мать интуитивно понимала, что, хотя его биологический возраст составлял шесть лет, его развитие было на уровне двухлетнего ребенка, но его товарищи не могли понять, почему он ведет себя так странно. Даже воспитательница не знала, как с ним обращаться, несмотря на то, что ей рассказали о прошлом ребенка. Питер отбирал игрушки у других детей, не замечал «социальных подсказок», которые были понятны всем остальным, не имел представления о том, когда можно брать какие-то вещи, а когда нельзя. Он не понимал, когда следует делиться своими вещами, а когда пользоваться ими самому, когда говорить, а когда молчать. Во время общих занятий он мог подойти и забраться на колени к воспитательнице или начать ходить по комнате, не осознавая, что это неправильно. Иногда он кричал, и с ним случались страшные приступы.

В результате дети стали бояться и избегать его. Странный акцент, с которым он говорил по-английски, также не улучшал дело. Одногруппники считали его странным и пугающим. Он хорошо развивался под защитой своей приемной семьи, один на один со взрослыми, которые знали и любили его. Однако сложный социальный мир детского сада с меняющимися, складывающимися в результате переговоров отношениями со сверстниками и воспитателями был выше его понимания.

В то время как дома он находил атмосферу терпения, любви и поддержки, в детском саду к его поведению относились с подозрением, а зачастую — с открытым неприятием. Комната, наполненная шумными детьми и издающими громкие звуки игрушками, полная движения, обескураживала его.

Раньше он понимал, что от него требовалось, и если даже не мог выполнить требований, с ним все равно обращались с нежностью. Но теперь он не понимал, что происходит. Не важно, сколько часов положительного опыта было у него в неделю, те часы, когда его отвергали и дразнили, перекрывали все.

У Питера не было настоящих друзей, ему было наиболее комфортно с трех- четырехлетними. Его одногруппники не знали, что думать о мальчике, который так смешно говорит и часто ведет себя, как годовалый ребенок. Во многих ситуациях дети добры и заботятся о тех, кто выглядит младше или более уязвимым. Но Питера они боялись.

Поведение детей было предсказуемым. Все, что происходило в группе, — это уменьшенная копия того, что происходит в той или иной форме каждый день и повсеместно. Люди боятся того, чего они не понимают. Неизвестное для нас страшно. Когда мы встречаем людей, которые выглядят или действуют необычно или странно, наш первый импульс — держаться от них подальше. Иногда, принижая тех, кто от нас отличается, и отказывая им в равной с нами человечности, мы можем чувствовать себя лучше, умнее или более компетентными, чем они. Корни самых отвратительных примеров нашего поведения — расизм, дискриминация по возрасту, сексизм, антисемитизм (и это далеко не полный список) — лежат в базовой реакции мозга на предполагаемую угрозу. Мы склонны бояться того, что нам непонятно, а страх легко превращается в ненависть и даже насилие, так как подавляет рациональную составляющую нашего мозга.