Читать книгу "Кафе `Ностальгия` - Зоя Вальдес"

– Самуэль, кажется, скоро приедет, – машинально бормочу я, прополаскивая рот первым глотком вина из нового бокала.

– Вот это новость! – восклицает она с интонацией в стиле Алехо Карпентьера; она искренне рада. – Когда?

– Не знаю, с ним говорил Пачи.

– Он наверняка позвонит тебе перед вылетом, – заверяет меня подруга, хлопая ресницами.

И меня охватывает еще одно беспокойство: он позвонит, а меня не будет дома, а вдруг не сработает автоответчик, и он подумает, что я не захотела подойти к телефону. А если он неожиданно явится и не застанет меня? Нет, он не пойдет ко мне. Он остановится у кого-нибудь из друзей или в гостинице. Предпочтет не видеть меня. Конечно же я должна была ответить на его послание, пришедшее несколько дней назад, в котором он говорил, что у него есть новости о Монги.

– Шарлин, извини, мне нужно домой.

Я расплачиваюсь. Дважды целую в щеку подругу, и она смущается. Но несильно, она знает, что меня теперь ничто не остановит.

Грустно видеть погашенные огни торговых рядов на тротуаре у «Базар-де-л'Отель-де-Виль», шумных днем и пустынных по вечерам. Меня охватывает страх – ни за что не хотелось бы мне снова оказаться в торговой палатке. Роковая ночь, как все ночи в фильмах ужасов, потому что идет дождь, а я не захватила плаща из черного блестящего полиэфирного волокна. Однако всходит королева – полная луна и освещает мне путь. Однажды, когда я была маленькой, мне привиделось во сне, что я превратилась в стрелу и улетела на луну. В документальном фильме, который шел в кинотеатре «Пайрет» я увидела, как американцы высадились на Луне я была тогда очень маленькой, но меня это потрясло, так же как и мою бабушку, она заплакала, потому что в детстве она тоже во сне превращалась в стрелу и летела к луне. То же самое было с ее бабушкой и с ее прабабушкой. Бабушка предсказала: однажды луна появится у тебя в животе, вот здесь, и она положила руку чуть выше пупка. Много лет спустя я снова увидела этот кадр по телевизору в документальном фильме про космические корабли и ракеты; тогда я читала Федерико Гарсиа Лорку, и я заревела, потому что по луне поэта кто-то прошелся, но я знала, что было куда больше пользы в посещении луны Лоркой, чем космонавтами. Лорка, как никто другой, знал каждую песчинку на луне. Я несусь по улице Риволи, говорят, что где-то здесь жил Марти, луна дышит в ритм ударам моего сердца. Странно, что во время дождя в небе висит такая огромная луна, поэтический шар, который, кажется, вот-вот лопнет. Мои груди тоже. С недавних пор во время месячных они стали ужасно болеть, а с такой болью бежать нелегко: груди трясутся и от этого болят еще больше. Какой-то нищий обращается ко мне: сеньорита, пожалуйста, подайте монету в десять франков. Я тороплюсь, сеньор, мой друг, мой любовник, нет, простите, он мне не любовник, или любовник, нам не хватало сделать только самого главного, у нас чистые отношения, словом, тот человек, в которого я влюблена, может мне позвонить, и я боюсь, что он не застанет меня дома. Ничего, подождет, сеньорита. Я не сеньорита. Ну, сеньора. Ах ты, черт, у меня нет монеты в десять франков, вот две по пять, возьмите, это тоже деньги. Спасибо. Этому парню просто повезло, что такая щедрая женщина, как вы, любит его и беспокоится о нем. Я едва не поскальзываюсь на собачьем дерьме. Здесь собаки гадят как лошади, потому что кормят их как на убой; цвет какашек терракотовый или желтоватый, как у свечек, дело в том, что собаки здесь жрут овощи, мясной фарш, а на десерт им дают мороженое «Хааген Дас». Шикарно живет эта собачья гвардия. Не терплю собак, они только и делают, что засирают этот чертов город. А попробуй только ребенку где-нибудь в уголке снять штаны, тут же набегут борцы за чистоту и, вылупив глаза, будут орать до посинения, что голову тебе оторвут. Здесь больше ценят собак, и это вгоняет меня в тоску. Ну и народец, гляньте на продавщиц в «Монопри», перед ними клиент, а у них на лицах такое недовольство: рожи красные, глаза наглые, слюна брызжет тебе на блузку. Есть одна китаянка в «Монопри», чей торговый прилавок прямо напротив отеля «Салли», так она вместо того, чтобы отвечать, лает. Я бегу и задыхаюсь, наверно, потому, что выкуриваю по полторы пачки в день; я угодила обеими ногами в лужу, может, оно и к лучшему, с подошв смоется собачье дерьмо. Самуэль, позвонил ли он? Я уверена: позвонил, меня не было, и он послал меня к черту. Нет, не звонил. И, если он не позвонит, – я снова примусь за Пруста, никуда мне от него не деться. Ах, иногда я все же люблю эти улицы! А ведь это не мои улицы. Я иностранка, говорю по-французски с акцентом, бывает, я говорю чище, а порой мне все надоедает, и я посылаю их по матушке по-кубински, а они смеются, да они только тогда и смеются, когда их посылают в жопу – их это просто очаровывает. Пачи как-то сказал: что так ты никого здесь не заденешь, что бы ты ни говорила, твои слова тут никому не режут слух, и он прав. Ты повышаешь на них голос, выходишь из себя, чуть ли не бьешься в истерике, а им хоть бы хны, провались они все сквозь землю, заразы. Я почти добираюсь до дома, в ресторане «Ле-Ботрельи» чертов праздник, отмечают двадцать лет со дня смерти Джима Моррисона, по всей планете молодежь вываливает на улицы, чтобы напиться и обдолбиться в честь принца дверей – «The Doors», – дверей в другие миры, созданные галлюциногенами. Я проношусь мимо, не хочу никакого веселья, а по тому, что я вижу внутри, понятно: там уже пошло-поехало, и, несомненно, все окончится тем, что налетят молодцы из службы безопасности и разгонят сборище. Я нажимаю на кнопки кодового замка – семь, три, ноль, пять, восемь, – бегу по лестнице, перескакивая через две ступеньки.

На автоответчике посланий нет, нет и факсов, я плюхаюсь на софу, чуть ли не выплевывая наружу свои легкие. Мне бы заснуть и увидеть во сне, что я в Нью-Йорке, вижу через замочную скважину Самуэля, собирающего чемодан. Он купил мне несколько открыток в «Галерее Мэри Бун», сейчас заворачивает подарок от мистера Салливана – старый советский фотоаппарат, такие продавали раньше на Кубе на одежный талон за тридцать пять песо, называется он «Любитель». Я не знаю, где Салли смог раздобыть эту модель, может быть, приобрел в Гаване, но уже тогда найти ее было все равно что отыскать иголку в стоге сена, таких фотоаппаратов осталось совсем мало, хотя Игорь писал, что их еще продавали в Тринидаде,[248]да и там их остались крохи. Возможно, он заказал его Мине, Ньевес, Саулю или самому Игорю… Лусио и Андро помогают Самуэлю собраться. Андро просит не забыть по приезде передать мне компакт-диск «Лас Д'Аиды»,[249]он проникновенно напевает фрагмент «Пророчества» – одной из песен этого альбома:

Твое мертвое сердце не бьется,

Мое ему нужно тепло.

С хладных губ слово вялое льется,

Вопрошая – ну где сейчас ты?

Ты услышишь далекое эхо

Песни этой, что будет всегда

Для тебя перелистывать вехи:

То были всего лишь мечты.

Лусио от себя прибавляет старую карту Гаваны, он расстается с ней со слезами на глазах. Это для Марселы, я знаю, это лучший подарок, который я могу ей сделать. Нет, Лусио, оставь себе это сокровище. Вдруг в квартире Самуэля на Манхэттене появляется Сильвия, и ты здесь, подарок из Кито, пончо на зиму, то есть на весь год. Входит Ана с ребенком, сидящим в сумке «кенгуру». Уверена, ей понравится эта музыкальная коробочка, Марсела обожает маленькие штучки. Но слышите? Мелодия Лекуоны, я нашла это чудо в антикварном магазине, не правда ли милая вещица? Входит Сауль. Как добрался сюда Сауль из Аламара? Он привез партитуры Хоакина Нин,[250]отца Анаис и Хоакина Нин Кульмелл, чтобы присовокупить их к остальным подаркам. Игорь приносит дольки гуаявы и сыр-крем. Монги и Мина – пластинку Пакито Д'Риверы,[251]добытую непонятно где. Лули – бутылку рома «Баккарди». Эмма просит Самуэля взять корзинку, в ней дремлет кошка по имени Сисси, Рэнди нарисовал замечательную картинку про наше детство, Пачи написал огромное полотно с бронзовым лицом Дианы-охотницы[252]в образе Йемайи, Сесар в свою очередь нарисовал пейзаж, в котором органично переплетаются архитектура и природа; в конце концов они поднимают бокалы за здоровье жительницы… Самуэль уверен, что я с ума сойду от радости при виде этих подарков. И вдруг мои друзья больше не в квартире Самуэля на Манхэттене, а на террасе дома Андро в Ведадо: цветет пискуала, ломится от ягод платисерия, в полной красе непомерных размеров орхидеи, сочатся росой папоротники, розовый куст гнется под тяжестью бутонов, вьюнок оплетает перила, – спасая от солнца, аллея, разрастаясь, понемногу захватывает террасу. Нет больше работников, спиливающих ветви. Они развлекаются тем, что строят носы друг другу зеленоватыми венчиками розы-гибискус. Ради этого стоит поставить хорошую музыку, взывает Монги и ставит пластинку на старый проигрыватель; когда игла опускается на виниловый long play,[253]раздается ужасный скрип. Образ рассеивается. Меня будит телефонный звонок. Жду ли я, что зазвучит по автоответчику мой голос? Здравствуйте, оставьте, пожалуйста, ваше сообщение или факс. Спасибо.