Читать книгу "Кофемолка - Михаил Идов"

Впервые за все время я внимательно пригляделся к нему. Мне пришлось насильно заставить себя это сделать, так как меня вполне устраивало мое устоявшееся представление о нем как о круглом пастельном пятне с розовой каемкой в дальнем углу моего поля зрения, где ему и было место. Я собрался и приказал своим зрачкам сфокусироваться сквозь алкогольную кисею на Кайле Свинтоне.

Я предполагал, что смотреть на Кайла будет невыносимо; что в результате получится «Поражение, глядящее в лицо Успеху», аллегорическая скульптурная группа с какого-нибудь римского фонтана. К моему изумлению, Кайл не выглядел как прирожденный победитель. Он выглядел уязвимым, честно говоря, так, как могут выглядеть уязвимыми только очень крупные мужские особи, а именно — неустойчивым. Его затянутый в ворсистый свитер торс казался слишком громоздким для барного стула, его локти — слишком большими и круглыми для стойки. Его нижняя половина, как у Блуто,[93]сужалась почти к нулю. Хотя он был тяжелее меня килограммов на шестьдесят, большей частью за счет мышц, у меня создалось ощущение, что я мог бы повалить его легким тычком — если целиться достаточно высоко.

Еще мне пришло в голову, тоже впервые, что Кайл далеко не так молод, как кажется. Изначально я предполагал, что мы с ним примерно одного возраста, что управление «Дерганым Джо» — его первая работа после какого-нибудь невзыскательного колледжа (где он, вне всякого сомнения, досконально изучил гидравлику пивных бочек) и пары лет на немытом донышке сферы обслуживания. Теперь мне было очевидно, что это не так. Глубокие морщины расходились к востоку и западу от его круглых глазок подобно наскальному рисунку двух комет, летящих друг на друга. Его прическа, беззаботная льняная копна в стиле «первый парень на деревне», при ближайшем рассмотрении выдавала некую продуманную структуру: там определенно имела место какая-то маскировка военных объектов. Камуфляж просек и взлетных полос. Ему было как минимум тридцать семь.

Но главное — Кайл грустил. Не страдал, не терзался, просто грустил легкой задумчивой грустью, для которой в каждом языке имеется якобы непереводимое слово: saudade, tristesse, pechal.[94]Той разновидностью грусти, которой заражаешься, когда проходишь мимо только что выброшенной елки в день после Рождества. Или когда влюблен.

— Да, — сказал я, глядя ему в глаза. — Да, знаю. Нина… — неужели я смогу произнести это чудовищное слово и вложить в него какой-то смысл? — …офигительная.

Долгая, сложная пауза медленно расцвела между нами. После этого беседа могла устремиться только в одно русло. Все, что нам оставалось делать, — это оттягивать момент. Мы заказали по бог знает какому повтору черт знает чего (к этому моменту я честно не помнил, чего именно), залпом выпили и синхронно хряснули стаканами по стойке. Кайл был левшой, что усилило зеркальный эффект. Еще по одной, пожалуйста.

— Ну вы и гоните, ребята, — одобрительно заметила женщина за стойкой. В баре поприличней нас бы попросили уйти. В этом налили за счет заведения. В третий раз: мой личный рекорд1. — Такие все из себя насупленные. Серьезная мужская терка, да? Душа в душу?

— Что-то вроде, — ответил я. — Кстати, выражение «душа в душу» означает вовсе не то, что…

— Я ни разу не пытался ее тронуть, — внезапно брякнул Кайл, обращаясь наполовину ко мне, наполовину к барменше. Он говорил как человек, которого только что грубо вырвали из глубокого сна.

— Хм, оставлю-ка я вас наедине, — сказала барменша и совершила балетное па по направлению к другим клиентам.

Я посмотрел на Кайла, который опять расплылся кляксой, на сей раз против моей воли.

— Чего?

— Тронуть ее не пытался, — повторил Кайл. — Но любил, да.

— Может, стоило, — сказал я. — Тронуть ее. Может, и ей стоило тронуть тебя. Я ведь изменил ей, знаешь.

Передо мной на мгновение всплыл образ вареной лягушки. Она медленно вращалась в невидимой воде, как выкаблучивающийся перед камерой космонавт.

— Да-да, — продолжил я. — Так что у тебя, пожалуй, и шанс был. Вот такие пироги. Брат.

— Сука, — мрачно прокомментировал Кайл. Я не был уверен, кого из нас он имел в виду. — Заткнись, сука, — все-таки меня. — Ты должен ей позвонить, — добавил он. — Позвони ей и разберись. Все поправимо. Слышишь? Позвони ей.

— Ты хороший человек, — сказал я. — Извини.

Лягуха перекувырнулась еще раз, просела и разъехалась на части, как кубик рафинада под ложкой. Нет, погодите; я внезапно понял, что перепутал метафоры. Я был вовсе не лягушкой. Я был кувшином. Лягушка крутилась внутри меня, живехонькая, и била ногами, готовясь выпрыгнуть.

— Ты в порядке? — спросил Кайл.

— Я супер, — сказал я. — Ква-ква! Ха-хаа-хааа-хааааа-хааааааа.

— Господи боже, — громко произнес кто-то рядом. Я осмотрелся в поисках говорящего и обнаружил, что стою на четвереньках на улице, у входа в бар, над продолговатой лужей шафрановой рвоты. Кайл бегал вокруг, озабоченно кудахтая. В вытянутых руках, как матадор тряпку, он держал мое пальто.

— Фу-у-у, — протянула латиноамериканская девочка в бесформенных ботах и сошла с тротуара на проезжую часть, чтобы обойти меня.

— Держись, браток, — сказал Кайл. — Надень пальто. Ну давай. Пальто надень. Замерзнешь ведь на фиг.

— Полагаю, это навевает тебе приятные воспоминания, — сказал я, со стоном поднимаясь на ноги. — Студенческие деньки. Пивные воронки.[95]— С чудовищным усилием я умудрился просунуть левую руку в рукав и крутанулся вправо, чтобы вписаться в пальто. — Скандирующие дружки. Пейдодна-пейдодна-пейдодна… — Рукав, разумеется, оказался не тот. Я раскрутился в обратном направлении и высвободил заплутавшую руку, в процессе вывернув рукав наизнанку. Пока я топтался, сражаясь с пальто, Кайл продолжал держать его на весу одной рукой, а взмахом другой остановил проезжавшее мимо такси.

— Я никогда не состоял в «братстве», — сказал он. — О, правильный рукав, молодец. Я и пить-то начал только после колледжа. Умница, теперь застегнись. Вот так. Теперь скажи водителю свой адрес.

Я презрительно фыркнул на него, или попытался фыркнуть, прежде чем свалиться лицом вперед в пахучий винил заднего сиденья. Моим последним воспоминанием стал смутный силуэт Кайла по ту сторону исцарапанного стекла, бережно закрывающего за мной дверь и вручающего водителю двадцатку.