Читать книгу "Полукровка - Елена Чижова"

– А если бы... Ну ты просто представь, если бы тебе выбирать – эти немцы или Панька с Фроськой – ты бы кого?..

– Намазывай гуще, – мама следила за Машиной кистью.

– Нет, ну правда? – Маша разогнула спину.

– Интересно, – мама сверкнула глазами, – почему это я должна выбирать? Вот что я скажу: никого. По мне, так хрен редьки не слаще.

– Немцы лучше. Они бы не стали мыть унитаз грязной водой.

– Это – да! – мама признала неохотно.

– Значит, выбираешь немцев? – Маша поднимала намазанный кусок.

– Нет, – она отказалась. – Немцев я бы не выбрала.

– Ну и глупо! – сухой чистой тряпкой Маша водила по обоям. – Так бы и прожила всю жизнь с грязным унитазом.

– Ну что ты заладила: выбрала, не выбрала... Нет никого. Не из кого выбирать, – в ее голосе пела долгожданная победа.

В этой квартире она пережила и тех, и других, положив на это большую часть своей жизни.

К вечеру комната преобразилась. Свежий обойный клейстер благоухал. Нежные разводы, покрывавшие стены, казались бабочками. На розовом поле они расправляли крылья.

Отец повесил новую люстру: пять рожков топорщились во все стороны, бросая праздничный свет.

– Ну вот, – он улыбался счастливо, – живи и владей.

Такой красоты она не могла себе представить.

Маша ходила по комнате, прислушиваясь к хрусту подсыхающих обоев.

Хватит с нее этих глупостей: немцы, Панька...

Она села на стул и подумала: «Все кончилось. Мама совершенно права».

Дождавшись, пока родители наконец улягутся, Маша вышла на кухню.

Пепел стоял в ведре. Если ветеран прав и дело не в пепле, а в могиле, Фроська с Панькой все равно воскреснут.

«Ближе к лету». Она думала о том, что съездит и захоронит ближе к лету. Когда растает земля.

Глава 16

1

Вульгарная аспирантка, перетянутая в талии, защитилась и уехала. Со степенью кандидата наук ее охотно взяли на провинциальную кафедру. Речи о том, чтобы оставить ее в Ленинграде, Успенский не заводил. Собственно, о ее отъезде он упомянул мельком и даже не в связи с отъездом. Речь зашла о сексотах. Усмехаясь, Успенский привел в пример Зинаиду.

Дело происходило на улице, их никто не слышал, и Маша поинтересовалась: зачем, имея такие подозрения, поддерживать близкую связь? Подумав, Успенский ответил: во-первых, это не подозрения, во-вторых, кого-нибудь все равно приставят, а значит, лучше держать при себе, поближе, тем более если баба. Не стесняясь в выражениях, он объяснил: при наличии интимных контактов никакая баба не станет докладывать оголтело: «Ваша сестра, даже самая правоверная, если доходит до дела, всегда предпочитает...» – последовала ухмылка и откровенный жест. Он был нетрезв, их личные отношения закончились давным-давно, но Маша не смолчала:

– Меня ты тоже подозревал? – она поинтересовалась холодно.

– Хоть ты-то не будь дурой! – он отмахнулся раздраженно.

Ответ был исчерпывающим, но, как бы то ни было, неприятный осадок остался. В беседах без посторонних Маша попыталась вернуться к отстраненно-безличному вы. Его обида выплеснулась такой яростью, что попытки пришлось оставить.

Сегодня он вызвал ее для разговора: пришел на Статистику и, сославшись на срочное дело, приказал зайти после третьей пары. Отказаться она побоялась. Теперь, в разговорах с ней, Успенский все чаще давал волю гневу, и это обстоятельство приходилось учитывать. Впрочем, в гневных вспышках, случавшихся на людях, он никогда не переходил грани, но, приглядываясь к его неровной походке, Маша опасалась, что такой день рано или поздно наступит. По этой же причине она боялась открыто признаться в том, что в мыслях уже не связывает свое будущее с кафедрой финансов. Об этом приходилось помалкивать и в разговорах с сокурсниками – могло долететь до его ушей. Как и прежде, Маша продолжала председательствовать в факультетском СНО: время от времени делала доклады и ездила на конференции. Определенных планов на будущее у нее еще не было, но с растущим интересом Маша поглядывала в сторону кафедры экономической истории.

Успенский об этом не подозревал. Он пребывал в убеждении, что ее научные интересы раз и навсегда определились. Как о деле решенном, говорил о месте на кафедре финансов, которого для нее добьется. По многим причинам задача была не из простых, но профессор твердо рассчитывал на какого-то москвича, своего бывшего и очень успешного студента, теперь служившего в министерстве. Маша слушала и молчала, дожидаясь времени, когда вопрос о московских переговорах встанет ребром: тогда, поговорив начистоту, она планировала выпросить себе вольную.

Речь шла о совместном заседании кафедры, в котором – почти на равных – должны были принять участие и преподаватели, и студенты. Распоряжение поступило из ректората: проректор по науке обязал каждую кафедру провести заседание, больше похожее на теоретический семинар. Совместные прения, по мысли профессора Таращука, должны были оживить кафедральную жизнь. Идея заключалась в том, чтобы каждая кафедра выбрала проблему, достойную научных дебатов. Ожидалось, что студенты и преподаватели выскажутся аргументированно и подробно. Главная цель – добиться живой дискуссии.

Свои соображения проректор изложил в записке, размноженной ротапринтным способом. Маша прочла полуслепую копию и отодвинула брезгливо. Жест, который она себе позволила, привел Успенского в раздражение:

– Ты думаешь, я не вижу? Отлично вижу: ты отбываешь номер, – голос профессора нырял в нижние регистры. – Так наука не делается. Ученый, по крайней мере в молодости, должен быть одержимым. Только так можно чего-то добиться, – вздрагивающей ладонью Успенский вытер рот. Измученное асимметричное лицо стало почти уродливым.

– Чего ты от меня добиваешься? – Маша подавила отвращение. – Отличников – как грязи. Не нравится – подбери любого.

– Подбирают девок!.. – он отплюнулся грязным словом. – Отличники! Чтобы я больше не слышал! Ты должна заниматься наукой.

– Чтобы что? – Маша давилась яростью. Если бы не кафедра, на которой они сидели, она ответила бы достойно.

– Чтобы добиться, чтобы делать дело...

– Добиться чего? Того, чего добился ты? Профессор, завкафедрой, что еще? – выпалив в сердцах, Маша прикусила губу.

– Ду-ура! – Она услышала трезвую усталость. – При чем здесь это? – он потер лоб. – Добиться, чтобы эти суки поняли: уничтожив всех, никогда они не станут учеными. Этого ты должна добиться, этого я требую от тебя.

Маша молчала. Он сам говорил: эти, обсевшие кафедру, уходят только вперед ногами. Сукам ничего не докажешь. Единственный способ – дождаться их смерти. Так, как сделала мама, потратив на это целую жизнь. Цель, которую Успенский перед ней ставил, не стоила всей жизни...