Читать книгу "Ночь огня - Решад Нури Гюнтекин"

Повернув голову, я вдруг обнаружил, что Афифе стоит в той же позе, как и в ночь нашего знакомства в церкви, в Миласе.

Она прислонилась к стене, вжала плечи и подняла глаза. Платок соскользнул с ее головы, серебристая прядь волос упала на лоб. Еще прежде при особенно ярком свете я замечал у нее седые волоски. Теперь их стало больше, хватило бы на небольшой локон.

Но удивительное дело! Выражение ее лица было в точности таким же, как в Миласе. Более того, она казалась совершенным ребенком, так как былая степенность и неподвижность уступила место невинной скорби.

Миниатюры на стенах изображали святых мучениц с нимбами, и я ощутил необычайное сходство между ее лицом и их ликами.

Странное, в самом деле, очень странное совпадение... Эта ночь так напоминала ту Ночь огня, что казалась ее повторением... Мы снова сошлись лицом к лицу, обуреваемые теми же чувствами, а декорацией вновь послужило мистическое убранство чужой религии. Но череда волнений, страданий и слез, не ведомых никому, осталась позади. С тех пор прошло двенадцать лет.

Казалось, судьба обращается к нам с мистическим предписанием, даруя такое сходство двум случайным моментам жизни. Эта ночь действительно должна была стать последней, а последующая разлука — непреодолимой. Чад светильников и ладанок теперь не только щипал горло, но и жег глаза.

Вглядевшись в лицо Афифе, я заметил, как слезы катятся из-под ее закрытых век. Что искала последняя дочь Склаваки среди символов чужой религии и свечей, о чем плакала? Пусть вера чужая, но природа душевной боли одна и та же: мы склоняем голову в печали, подчиняясь тем же законам...

Еще недавно я считал себя единственной причиной этих слез. Однако впоследствии стал видеть в них не только скорбь одной несчастной женщины, но гораздо большее — тоску целого рода. Я думал о первых Склаваки, которые сотни лет назад вышли из какой-то деревушки в Текирдаге, не раз становились пленниками в Тракии и Далмации, а затем попали на Крит. Я перебирал в памяти фотографии их бесчисленных потомков, украсившие стены дома в Миласе. Все эти люди шли по жизни, минуя вехи одинаковых надежд и стремлений, но никому из них не удалось успокоить свою душу. Очень скоро они в крови или слезах ложились в землю, один за другим.

Я видел светловолосого Селим-бея, лицо которого временами вспыхивало загадочным огнем, старшую сестру-простушку, инстинктивно, словно пчела, собирающую свой мед и так же инстинктивно расточающую богатства своего сердца.

Казалось, что последняя женщина семейства Склаваки плачет не о себе, а о чем-то глубоком и древнем. Обо всей вселенной, которой не удается преодолеть тлен и разрушение.

Совершенно естественным жестом я взял руки Афифе в свои. Она как будто ничего не замечала, даже ее глаза оставались закрытыми. Только легкая дрожь временами пробегала по ее запястьям. Через несколько мгновений я понял причину: горячий воск со свечи, которую я держал в руке, капал ей на пальцы. Я принялся извиняться. Она улыбнулась со слезами на глазах и нежно коснулась губами обожженных мест на пострадавшей руке. Этого ее движения я не забуду никогда.

Когда мы вышли из источника, уже стемнело. Мать сильно беспокоилась. Не обращая внимания на слезы, поблескивающие на лице Афифе, она вопрошала:

— Где вы были, дети? Ночь наступила. Что мы будем делать, если бомбежка настигнет нас посреди улицы?

IV

В тот вечер младшая невестка подошла к столу последней и вместо того, чтобы сесть на свое место, приблизилась к моему брату и что-то прошептала ему на ухо.

Мать встрепенулась.

— Бомбардировщикй... — пролепетала она.

Два дня назад мы придумали слух о бомбежках, чтобы заставить маму отказаться от затеи провожать Афифе на паром, поэтому теперь только с улыбкой переглядывались.

Но когда брат сказал:

— Не волнуйся, мама, ешь спокойно... Они еще далеко, — мы растерялись.

Дети бросились к окнам,'свет на улице погас.

С того момента, как брат снял военную форму и облачился в белое энтари, он полностью утратил свой авторитет.

— Сядьте на место... Им требуется не менее получаса или даже минут сорок пять, чтобы долететь от Чанаккале до нас.

Но никто его не слушал. Брату пришлось кричать и стучать кулаком по столу, как будто в сильном гневе, чтобы привлечь к себе внимание.

— А ну-ка, все по местам... Я не потерплю такого непослушания. Ешьте, говорю вам, время еще есть...

Невестка и служанка отправились в верхние комнаты, чтобы проверить, не осталось ли где зажженной лампы. А остальные подчинились приказу.

Я знал, что брат не любит, когда его отвлекают во время еды, поэтому попытался развлечь собравшихся шутками и разговорами. Но мать уже успела нарушить спокойствие. Она грубо осадила Афифе, торопливо пытающуюся ее накормить:

— Оставь, доченька. В такую минуту кусок в горло не лезет.

Через некоторое время она набросилась на моего брата, в ответ на его слова:

— Кто знает, где они? У нас есть время, чтобы спокойно выпить кофе после еды.

— Да уж, будь твоя воля, ты бы преспокойно лег спать после кофе... а твоя семья пусть себе сгорит заживо... Не понимаю, как такому беспечному человеку могли доверить командование войсками... — Внезапно мать поднялась и сказала: — Я ухожу, а вы — как хотите...

Выпад матери снизил престиж брата в белом энтари вовсе до нуля. Дети, схватив ломти хлеба и грозди винограда, повскакивали с мест.

Пока брат, с места поглядывая на настенные часы, вновь и вновь со всей серьезностью повторял, что есть еще полчаса, издалека начал доноситься гул орудий.

Погасив все лампы, младшая невестка принесла в гостиную детские пальто и несколько одеял, чтобы не замерзнуть под землей. Мать завернулась в одно из них и, возглавляя процессию домочадцев, направилась вниз.

Наше убежище находилось в огромном подвале, забитом большими глиняными кувшинами, бочками и всяким старьем. Невестка усадила детей на топчан и теперь укутывала их в одеяла. От страха бедняжки совершенно притихли.

Брат уселся в кожаное кресло с торчащими пружинами и заботливо прикрыл жиденькую поросль на макушке полотенцем, принесенным сверху, так как ему категорически не рекомендовалось переохлаждать голову. Заверив нас, что никакая грозная сила не способна пробить массу потолков над нами и разрушить убежище, он закрыл глаза.

Мать командовала парадом. Несмотря на мольбы невесток, она не желала садиться и со страшным шумом прохаживалась по подвалу, завернувшись в одеяло, словно паломник в Мекке.

Когда звук падающих бомб стал особенно громким, она спросила у моего брата:

— Вероятно, дело серьезное?

Он открыл глаза и улыбнулся:

— Просто несколько снарядов попало в ближайший холм. От этого шум.