Читать книгу "Алхимия убийства - Кэрол Макклири"

— Не замечали ли вы каких-нибудь странностей за Нурепом? Я имею в виду, не разделял ли он необычных взглядов, не касающихся политики? Может быть, в отношении женщин?

Пастер недоуменно смотрит на меня, но Рот отвечает на мой вопрос весьма прозаично, будто я спросила, который час.

— Если и разделял, то нам он их не высказывал. Как и своих политических взглядов. Мы бы не стали общаться с радикалом. Мы работали вместе в лаборатории непродолжительное время и не встречались за исключением того вечера в «Ша нуар». Доктор Пастер предложил нам пригласить его на прощальный ужин, после того как ему запретили работать в институте. Тогда он впервые появился перед нами в красном шарфе революционера. Тогда мы подумали, что это просто шутка. Как вам известно, большинство революций — это всего лишь праздная застольная болтовня в кафе. Но Нуреп в тот вечер завел разговор о политике, и мы решили поскорее завершить ужин.

— Что он говорил?

— Я уже точно не помню. Что-то вроде того, что богачи хотят, чтобы бедные оставались бедными, и покончить с этой несправедливостью можно, только избавившись от этих людей — отобрать у них богатства и разделить их поровну среди всех. Нас это очень удивило.

— Вот как? — Я ожидала услышать нечто иное — все это очень общо. Поэтому я решаю воспользоваться случаем и продолжить расспросы. — Он говорил что-нибудь об обществе «Бледный конь»?

— Нет. Я уже сказал, нас не интересовали его радикальные идеи, и мы постарались быстрее закончить ужин.

— Вы можете сказать, что он представлял собой как коллега по работе?

— У меня сложилось впечатление, что, в сущности, он был компетентным и умелым исследователем, однако не разбиравшимся досконально в методологических тонкостях и не очень начитанным в своей области в силу того, что новшества медленно доходят до России.

— Он хорошо говорил по-французски?

Рот улыбается.

— Гораздо лучше, чем вы, мадемуазель, и я. Принять за парижанина его нельзя было, но, как многие образованные русские, он говорит на литературном французском языке с не большим акцентом, чем провинциалы.

— А с каким акцентом говорите вы, позвольте вас спросить? — интересуется Жюль.

— С эльзасским.

— Мне повезло, что у меня такой ассистент, — говорит доктор Пастер. — Его звал к себе в Берлин Кох, но его эльзасская душа тяготеет к Франции, а не Пруссии.

— Когда вы последний раз видели Нурепа? — спрашиваю я.

Рот с досадой вскидывает руки:

— Мадемуазель, я же говорил: в тот вечер в «Ша нуар».

— Еще кто-нибудь из сотрудников института работал с ним? Кто мог знать больше о нем?

— Только я.

— И тот другой, что на картине, — поправляет Рота Пастер. Тень пробегает по его лицу. — Но он не сможет помочь вам. Это Рене Груссе, молодой человек, который умер от лихорадки. Тогда он был студентом-практикантом, а не штатным сотрудником.

Гнетущая тишина повисает в воздухе. Я, как всегда, нарушаю ее:

— В какой области работал Нуреп?

— В области взрывчатых веществ, — отвечает на мой вопрос Жюль. — Химическое оружие, насколько я знаю Артигаса. Этот дьявол пытается создать какое-то чудовищное оружие, которое сделает войну ужаснее, чем она есть. Он считает жизни на деньги, что может заработать, уничтожая эти жизни.

Выражение на лицах Пастера и Рота подтверждает слова Жюля.

Меня же удивляет его тон. В его голосе слышится гнев. Не тот, что вызывает абстрактная несправедливость, а гнев сугубо личный и неистовый.

49

Для сохранности мы оставили картину Тулуза в институте, потому что Жюль договорился, что мы встретимся с его приятелем журналистом в кафе, а потом пойдем в «Прокоп», где нас будет ждать Оскар.

— Орильян Шолл — мой старый друг, — говорит Жюль, когда мы в фиакре едем в «Кафе де ля Пэ», что напротив Оперы. — Он один из немногих журналистов, чья шпага сильнее его пера. Как и его дуэльный пистолет. Время от времени он дерется на дуэли, чтобы защитить свои статьи, а для завсегдатая кафе, каковым он и является, дуэль — необходимое средство самообороны против ревнивых мужей.

Я меняю тему разговора, поскольку меня мучает другой вопрос.

— Меня не удовлетворил разговор с Пастером и Ротом. Не кажется ли вам странным, что сотрудник института, работавший с этим Нурепом, умер от лихорадки? Как все это вяжется, я хочу сказать? А Рот… он озадачил меня. Что-то здесь не так. Я чувствую это, и это гнетет меня. Мне не понравилось, когда он отказался рассказать нам, что затевали Нуреп и его босс. Не кажется ли вам, что весь разговор — как бы это сказать — пшик?

— Я не знаю, что вы имеете в виду под словом «пшик», но разговор определенно вызывает чувство неудовлетворения. Согласен, Рот не совсем конкретно высказывался о Нурепе, но, может быть, о нем действительно нечего сказать. Но что касается Артигаса, то Рот и Пастер правы — дело секретное. Очевидно, Пастеру было тяжело и не очень хотелось вдаваться в подробности о смерти своего сотрудника. — Жюль делает паузу и смотрит на меня. — По крайней мере мы можем констатировать, что Нуреп — тот самый человек, которого разыскивал царский агент.

— Вы уверены? Только потому что Перун и Нуреп русские? О, Бог мой! Это же одно и то же имя, только написанное наоборот.

— Да, ваш царский агент был прав — анархист Перун в Париже. Но является ли он вашим убийцей, пока неясно.

Когда мы подъезжаем к кафе, меня начинает беспокоить еще один вопрос: нужно ли сообщать журналисту, другу Жюля, информацию о моем убийце. Если он напишет об этом, я останусь с носом после проделанной большой работы.

— Я немного сомневаюсь, стоит ли посвящать во все дела вашего журналиста. Если эта история преждевременно станет достоянием гласности, убийца скроется из города и начнет совершать преступления где-нибудь еще. — Превосходно! Иногда я даже восхищаюсь собой. — Я впервые чувствую, что все ближе подбираюсь к нему, что вот-вот поймаю его, и ничто не помешает мне, и… — Я чуть было не сказала: «никто не опередит меня со статьей».

— Не беспокойтесь, эта история с убийцей его не заинтересует. Тем не менее вы, вероятно, правы — не стоит раскрывать все карты. Я не стану лгать ему. Мы можем просто сказать ему часть правды. Вам не о чем беспокоиться.

Он продолжает, прежде чем я успеваю возразить.

— Мы скажем ему, что вы разыскиваете человека, подозреваемого в совершении убийства, анархиста, устроившего взрыв в Америке, в результате которого погибла ваша сестра. И что вы подозреваете человека, русского, ранее работавшего на Артигаса, а сейчас находящегося здесь, в Париже. Такая приблизительная версия вас устроит?

— Да, и для большей достоверности мы можем сказать ему, что анархист причастен к инциденту в Чикаго на площади Хеймаркет. В Америке этот теракт вызывает еще много кривотолков, но для французов он не будет представлять большого интереса.