Читать книгу "История Билли Морган - Джулз Денби"

Я принялась запечатывать тайну, понимаете, замуровывать ее в своем сердце, кирпич за кирпичом, не останавливаясь. Это все, что я могла сделать, – спрятать ее. Я не испытывала отвращения к Натти, я не была шокирована. Эта… мне невыносимо даже произносить… сексуальная часть была отвратительна, но я смогу это пережить, я должна. Я уже не ребенок, со мной случались вещи и похуже. Натти – не Стивио, не этот ублюдок, который меня изнасиловал, Натти был больше жертвой, чем я. Я искренне так думала и до сих пор так считаю. Я не осуждала его и, главное, я простила его в ту же минуту, когда он рассказал мне правду. Как правило, я легко прощаю.

Я была в ужасе, да, и полна раскаленной добела ненависти к Джас и той мерзости, что она сотворила в своей безнадежной слабости, эгоизме и невежестве. Слава богу, мрачно думала я, что она в больнице, иначе я бы ее изувечила. Какая-то часть меня хотела, чтобы она умерла. Я хотела, чтобы она умерла от ужасной болезни, которой заразилась, потому что это было бы правильно, это было бы воздаянием. Не слишком-то хорошо, но я не могла не думать об этом.

Я знала, что такое случается. Инцест. Жестокое обращение с детьми и тому подобное. Я не могу представить себе взрослого человека, который не подозревал бы о таких вещах. Я знаю множество людей, которые стараются об этом не думать и отрицают очевидное, когда это случается у них под носом, но они вызывают лишь презрение. Хуже всего то, что они жестоки, их сознательная слепота попускает, чтобы такое случалось. Отцы с дочерьми, братья с сестрами, дяди, деды, кто угодно. Сейчас об этом больше говорят, чем в те времена, когда я была ребенком. Но большинство людей до сих пор думают, что на такое способны только мужчины. Женщины – не могут, матери – не могут, это самая противоестественная вещь на свете. Боже мой, скажу я вам, они думают, это худшее, что один человек может сделать с другим. Самое, самое худшее. Задумались над этим? Так-то. Но я готова поклясться жизнью, что в эту самую секунду кто-то делает что-то в двадцать раз хуже. С ребенком, женщиной, стариком, политическим заключенным, рабом, да, рабом, потому что рабство вовсе не исчезло. Мужчины с мужчинами, женщины с женщинами, женщины с детьми, мужчины с младенцами, кто угодно, с кем угодно, мы самый жестокий вид, самые изобретательные хищники.

Но все же мать, использующая своего сына для… Это отвратительно. Это табу. Несмотря на все, что я видела, знала, вдыхала и глотала, эта… Эта невероятная мерзость, которую сотворила Джас с Натти, засела у меня в голове, словно шип, словно глубокая кровоточащая рана… Если бы я была его матерью, такого никогда бы не случилось, это было бы невозможно.

Я подумала о вкрадчивом голосе Джас, о ее паучьих пальцах, касающихся Натти; ужасная пародия на «возлюбленных». Боже мой, сколько раз я слышала, как она его так называла? Я содрогнулась. Сколько раз я слышала, как она говорила, что они «настоящие возлюбленные», рассказывала мне, как она любит своего мальчика, особенно теперь, когда он стал «мужчиной в доме». У меня мелькнула тошнотворная мысль: если бы я прямо спросила ее «Ты трахаешь Натти?», она округлила бы свои большие глаза под дрожащими веками и начала бы жаловаться, как она была одинока, как она скучала по Терри и что Натти тоже нуждался в утешении, что они любят друг друга, это ведь не преступление – любить друг друга… Я бы ее избила, наверняка.

Но теперь многое стало ясно. Поведение Натти, его ярость, смена настроений, жестокость. Как он сказал – «В моей голове два человека»; ужасное напряжение, нараставшее в нем день ото дня все эти годы. Я знала, что значит хранить тайну, никто лучше меня не знал, каково это – нести ее разъедающий душу груз; она захватывает весь твой мир, пятнает все, что ты делаешь, приходится все время лгать, чтобы скрыть ее, пока не начинаешь забывать правду.

Но правда всегда выходит наружу – так или иначе. Она поднимается, точно бело-голубая глыба льда из темных холодных глубин твоей опустошенной сущности, и вытесняет тебя из бытия. Я знаю это, потому что последние двадцать лет жду, когда это случится со мной.

Я приехала в магазин раньше Лекки и постаралась взять себя в руки, превратить себя в нормального человека – это была еще одна ложь. Но в данном случае Лекки и Мартышка делили одно и то же место в моей душе (тебя это, наверное, разозлит, Лекс, но я хочу сказать, что вы оба, каждый по-своему, были невинны, и я не хотела уничтожить вашу чистоту). Как бы то ни было, любой, с кем приключилось какое-нибудь дерьмо, скажет: жизнь должна продолжаться. Хорошо это или нет, но мы не персонажи дешевого триллера, где жертва умирает ужасной смертью, а герой пускается в расследование, никогда не думая о деньгах, работе, семье и друзьях. Все проблемы остаются в стороне, пока он не решит эту увлекательную загадку. Извините, но в жизни так не бывает? так что я открыла магазин на пятнадцать минут раньше, продала три открытки, лист дорогой упаковочной бумаги и записную книжку в кожаном переплете. Затем поставила чайник. Руки у меня ужасно дрожали. И все же я гордилась собой. Это доказывало, что я могу справиться.

Но к трем часам дня я вымоталась – физически. Я все еще была простужена, я ослабела от недосыпа, устала подскакивать всякий раз, когда кто-нибудь входил в магазин, думая, что это Натти, и обессилела от беспокойства. Я, как говорится в таких случаях, от беспокойства заболела. Я ушла в кабинет и принялась копаться в бумагах.

Лекки принесла мне чай и остановилась в дверях, рассыпаясь в восторгах по поводу своего нового гуру Бена Торби. Она практиковалась в этой «культуре работы с клиентами» на каждом несчастном олухе, который забредал к нам, и пугала их до полусмерти, поскольку Брэдфорд – не Лос-Анджелес, и йоркширский люд не привык к тысячеваттным улыбкам и радостным воплям «Добро пожаловать, мы вам рады, прекрасного вам дня», когда они выбирают открытку за полтора фунта. Я подобные любезности обычно приберегаю для тех, кто покупает гарнитуры из радужного лунного камня – ожерелье, серьги, браслет, такие, как у нас в витрине, за полторы сотни фунтов. Но, по-видимому, «метод Торби» состоял в том, чтобы дать понять каждому покупателю, независимо от того, какую мелочь он приобретает, что к нему относятся по-особенному; тогда, сравнивая вас с хмурым безразличием вашего конкурента, который не пользуется «методом Торби», клиенты будут искать предлог посетить вас снова и купить что-нибудь еще, получить возможность насладиться теплом вашего внимания. Ага, как же.

Лекки и меня изрядно напугала, не говоря уже о покупателях. Ее планы расширения магазина были поразительны: мы должны стать не просто магазином подарков, но «живым родником человеческих контактов», «источником искреннего обмена мнениями» и «центром сети общения». Под последним подразумевалась отправка открыток ко дню рождения.

– …Так что вот, понимаешь, главное, как считает Бен, мы должны вернуть в торговлю теплоту, которая утрачена, – Лекки поднимает палец, подчеркивая цитату, – «в тысячелетней культуре». Современный мир нуждается в ценностях, настоящих человеческих ценностях, Бен говорит…

– Ах, он теперь для тебя Бен? Понимаю. Так ты взяла у него автограф?

– Билли, в самом деле. Ты ужасна, ты ведь даже не слушаешь.