Читать книгу "Беседа с богом странствий - Рюноскэ Акутагава"

древесных крон проникает солнечный свет, согревая воздух несказанным теплом. Запрокинешь голову – и видишь уходящие ввысь горы, а маленький клочок небесной синевы – совсем как оконце в потолке мастерской художника, и вдруг возникает ощущение, что над тобой зияет зажатая между скалами бездна.

Горы на том берегу до середины тоже одеты багряной листвой, а выше их устилают выгоревшие за лето травы. Пологие склоны подёрнуты светящейся алой дымкой. Поросшая травой поверхность горы, словно укрытая тиснёным коричневым бархатом, кажется удивительно нежной и мягкой. Где-то обжигают уголь; белый дымок от него низко стелется по склону, и это придаёт окрестному виду ещё большее очарование.

Я поднялся с камня и зашагал по горной тропе. Мне вспомнилось трёхстишие Бусона:

Уж не этот ли горный ручей Окрестные склоны поджёг? Алые листья клёнов…

Равнина Сэндзёгахара

Сквозь кущи жухлой травы пробираюсь к болоту.

На жёлтом илистом берегу его всё ещё держится тонкий ледок. В зарослях сухого тростника с прилипшими к стеблям комьями грязной пены плавает мёртвая утка; мутная вода, точно тусклое, подёрнутое патиной зеркало, отражает голубое небо с медленно ползущими по нему бледными облаками.

Какое-то деревцо на том берегу, должно быть жимолость, бессильно опустило к воде свои ветки с поблёкшими листьями. Вокруг него печально колышется пожелтевший тростник, за которым сквозит унылый простор равнины.

На широком, заросшем мискантом лугу нехотя тянутся ввысь пожелтевшие лиственницы, эти обитательницы северного края, а между ними бродят стада пасущихся лошадей, вызывая в воображении давно минувшие времена, когда наши предки кочевали по стране в поисках воды и пастбищ. Окаймляющие равнину горы окутаны тусклой серой дымкой. Неяркие лучи вечернего солнца скупо освещают горные вершины.

Погружённый в тревожные, мрачные думы, я стоял на сыром берегу и размышлял о лесных прогулках Тургенева. В выгоревшей траве тут и там мелькали сонные личики голубой горечавки. При виде их я вспомнил отозвавшиеся во мне пронзительной болью слова: «I have nothing to do with thee».

Жрица-Мико

Старая жрица в белом облачении и алых хакама одиноко сидела в тени бамбуковой шторы. При виде её меня невольно охватила печаль.

Однажды осенью в вечернюю пору я брёл под моросящим дождиком по лесу у храма Касуга и встретил двух молоденьких жриц. На вид им было от силы лет по тринадцать. Обе, как водится, были одеты в алые хакама и белые облачения, лица их были покрыты белилами. В сумрачных зарослях криптомерий жгли палый лист, и вверх поднимался белёсый дымок. В напитанном влагой лесном воздухе стояла такая несказанная тишина, что, казалось, можно услышать, как перешёптываются между собой духи деревьев. До чего же удивительным было внезапное появление на пустынной лесной тропинке этих молоденьких – да нет, совсем ещё юных – жриц! С невольной улыбкой я несколько раз оборачивался и глядел им вслед. И вот теперь, увидев возле храма, где от студёного горного воздуха леденеет лицо, одинокую фигуру старой жрицы, я испытал тоску и жалость.

Всем сердцем ощутил я одиночество этой женщины, отдавшей всю свою жизнь служению богу.

Горная долина

Возвращаясь с водопада Урамигатаки, я брёл в одиночестве по пролегающей через долину узкой дороге, ведущей к столичному тракту.

В это время года на равнине Мусаси всё ещё щебечут сорокопуты и рыжеухие бульбули, в полях наливаются кукурузные початки, из-под листьев выглядывают сиреневатые цветочки бобов. Здесь же природа уже приготовилась к приходу зимы: стоящие посреди зарослей травы-симобасира берёзки плещут своими бледно-жёлтыми круглыми листьями, навевая на сердце не столько покой, сколько печаль. День выдался погожий, безветренный; за берёзовой рощей в прозрачном студёном воздухе отчётливо видны горы Ясю, облитые фиалковым светом и словно замершие в ожидании чего-то.

Когда-то мне рассказывали, что зимними ночами долины в снежном краю порой оглашаются странными звуками: как будто где-то вдалеке множество людей, собравшись вместе, тянут заунывную песню, а притаившиеся в лесах совы вторят ей из ночного тумана сиротливыми криками, и ветер разносит эти звуки далеко окрест. Я ни разу не слышал ничего подобного, но у меня было такое чувство, что, едва зайдёт солнце, здешние места наполнятся такими же таинственными звуками.

Увлечённый этими мыслями, я и не заметил, как прошагал с полверсты. Не знаю, чем приглянулась мне эта невзрачная долина, только радостно было мне от стоявшей здесь тишины, от неяркого, подёрнутого тонкими облаками неба.

Завод (впечатления об увиденном в Асио)

Жёлтый, насыщенный сероводородом дым стелется, словно туман. В этом дыму фигуры рабочих кажутся чёрными. Один из них одет в тёмную от копоти, расстёгнутую на груди рубаху, у другого голова повязана замызганным полотенцем, третий почти наг, только через плечо у него перекинут кусок влажной рогожи, точно кэса. Они снуют вокруг пышущего красным жаром горна. Стук каких-то механизмов, голоса рабочих, громко переговаривающихся между собой, сложный гул, доносящийся из полутёмной заводской постройки, – всё это подавляет меня, не привыкшего к подобного рода зрелищам… Полуобнажённый рабочий приблизился к горну. Его потная кожа блестит, словно покрытая каплями росы. Вооружившись длинным железным прутом, он с грохотом открывает заслонку. Из печи медленно вытекает огненная масса, похожая на раскалённое докрасна солнце, и с тяжёлым плеском заполняет подставленную снизу ёмкость в форме ведра. По мере того как ведро наполняется, от огненной массы отскакивают искры, попадают на рогожу, покрывающую плечо рабочего, но он не обращает на это внимания и как ни в чём не бывало продолжает что-то напевать.

Когда-то я видел картину г-на Вады «Сверкающий дым», однако не ощутил того трепета, который должно было вызвать во мне это современное творение. И картина Мароника «Скудный улов», признаться, не тронула меня своим мрачным колоритом. Но сейчас, стоя у этого завода, глядя на этот дым, на это пламя, прислушиваясь к этим звукам, я невольно проникся ощущением трагизма жизни рабочих. Всмотритесь в их медные мускулистые тела! Прислушайтесь к их мужественным песням! Когда я думаю о них, моя собственная жизнь кажется мне иррациональной. А может быть, и вовсе пустой.

Храм и могилы

У дороги стоит буддийский храм.

Алая краска на его стенах совсем облупилась, на крыше с отвалившейся в нескольких местах черепицей сиротливо поблёскивает металлическая шишечка. В галерее свили себе гнёзда птицы. Выгоревшая красно-белая плетёная верёвка от гонга растрепалась и праздно болтается в воздухе. Внутри храма тихо и безлюдно. Справа от него находится кладбище. Оно притулилось у кремнистого склона горы. Грустная это картина – серые могильные камни на фоне серых скал. Нигде ни единого кустика зелёной травы, ни деревца татибана. Только серые камни и серые надгробия. Правда, кое-где можно увидеть красную бумагу от благовонных свечей. Как ни странно, здесь всё ещё хоронят. Я подумал, что это кладбище представляет собой некий символ. До