Читать книгу "Портрет Алтовити - Ирина Муравьева"

Темно перед глазами, какие-то шарфы фиолетовые. Сейчас я ее ударю. Прямо по очкам. Стыд-то какой, Господи.

Ева стояла неподвижно, шагу в сторону не сделала. Крепко держала за руку своего негритенка. Елена замахнулась на нее кулаком в варежке, но не дотронулась, так с поднятым кулаком и застыла.

– Sorry, – сказала Ева, – I don’ t know Russian, what do you want?[53]

Подхватила своего негритенка и побежала! Но не к подъезду обратно, а к арке, чтобы выскользнуть на Тверскую! Елена бросилась за ней с криком: «Нет! Нет! Блядь!» Слава Богу, что во дворе никого не было. Время дневное, зимнее, тихое. Обе оказались на улице. Елена остановилась. Не догонять же ее, в самом деле!

Ах, как она ответила, гадина! По-английски! Чтобы еще больше унизить, растереть, растоптать!

Ватными ногами добрела до заледеневших качелей. Села. Оттолкнулась от земли.

Полеты.

Еще раз оттолкнулась.

Во сне!

Еще раз.

И наяву.

* * *

– Who was that? – спросил Саша, когда страшная, с поднятым кулаком, ушла обратно под арку. – What did she want from us? She is really crazy![54]

«Если бы ему было лет пять-шесть, – сгорая со стыда, подумала Ева, – он бы спросил, что она кричала мне вдогонку».

Она вся пылала под своим легким черным пальто. Ощущение стыда было таким сильным, что хотелось стать меньше ростом, проскользнуть в какую-нибудь щель, исчезнуть. От стыда она начала что-то быстро рассказывать Саше, даже смеяться, и собственный голос казался ей неправдоподобно громким, громче всего остального: автомобильных гудков, милицейской сирены…

Какие были глаза у его жены! Как она бежала через двор с высоко поднятой огромной рукавицей – как будто отделившейся ото всего остального, маленького, подпрыгивающего тела, – и как они полыхали, эти глаза, – красным, фиолетово-красным огнем!

Если бы можно было сейчас же, немедленно оказаться в самолете, и больше никогда…

Все.

Садовая, дом четыре, квартира четыре. Раз обещала, нужно зайти и взять то, что просили. Передать сыну. Хотя, может быть, Арсений уже обо всем этом забыл: и о том, что позвонил ей, и о том, что попросил что-то передать…

Во дворе пахло кислой капустой. А, это потому, что во двор открыта задняя, маленькая дверь овощного магазина. Две лысые нищие кошки с жадностью поедали что-то, сидя на крышке помойного бака. На лавочке посреди двора чернели старухи – закутанные в платки и абсолютно неподвижные, словно примерзшие, с тусклыми мертвыми глазами, которые они одинаково недовольно вылупили сначала на Сашу, потом на Еву, и одна старуха зашипела что-то нечленораздельное.

Идти надо было вниз, в подвал. Темно, лампочки выбиты. Дверь, обитая рваным войлоком, на войлоке мелом нацарапана цифра 4. Значит, сюда.

– Sasha, are you scared? You are not![55]

В ноздри ударил запах мочи. Арсений стоял на пороге очень большой комнаты, сплошь заставленной скульптурами. Большинство из них было закрыто белыми вафельными полотенцами и простынями. Кусок рваной простыни наполовину закрывал и окно, выходившее прямо на подножие сугроба. Сугроб заслонял собою землю и небо. Он сам был гипсовым слепком зимы, ее ледяным, неподвижным лицом, денно и нощно смотрящим в комнату.

– А, п-п-пришли все-таки, – старательно выговорил Арсений, – я извиняюсь за этот нетворческий бардак… П-п-проходите.

В углу комнаты стоял небольшой стол, на котором ничего не было, кроме наполовину выпитой бутылки с водкой и толстой книги со множеством закладок. Пол был завален окурками, кусками проволоки, камнями, перепачканными гипсом газетами.

– А тебе я, детеныш, тоже найду занятие, – сказал Арсений Саше, который ничуть не испугался в незнакомой обстановке, а, напротив, оглядывался с любопытством. – Ты у меня б-б-будешь лепить. Раздевайтесь, здесь т-т-епло.

Ева расстегнула на Саше курточку. Арсений, слегка покачнувшись, вышел в крошечную кухню, из которой торчал кусок раковины, полной грязной посуды, и вернулся с большим обшарпанным тазом. В тазу лежал разноцветный пластилин, цветные карандаши и листы плотной серой бумаги.

– В-в-вот садись, – сказал Арсений, – это мы уберем, – он поставил на пол, к батарее, бутылку с водкой, – рисуй здесь или лепи. Я тебе п-покажу как. Хочешь зайца?

– Fish is better, – ответил Саша. – Can it be a fish?[56]

– В-в-ы п-п-одумайте, – усмехнулся Арсений, – понял ведь меня, а отвечает по-своему. Вот так и мы все. Отвечаем по-своему. Даже если слышим. А не слышим, так и вообще – и-и-и! – Махнул рукой и опять слегка покачнулся.

Ева пожалела, что пришла. В комнате было грязно. Сильно пахло мочой откуда-то из угла. Неприятно было даже снять пальто, сесть на один из запорошенных белой гипсовой пылью стульев… Лицо у Арсения было под стать этой белизне, неряшливости, измятости, черные тени лежали под глазами. За несколько дней, что они не виделись, он густо оброс седыми волосами, и весь его выразительный, как раньше казалось Еве, породистый облик потускнел и вызывал жалость.

– Я улетаю, – сказала она, – что вы хотели передать?

– Улетаете? – переспросил Арсений. – Т-т-тоже красиво. Тогда я вам кое-что расскажу. Но не сейчас. Сейчас я слеплю рыбу.

Он вынул из таза большой кусок черного пластилина, размял его своими слегка дрожащими напряженными пальцами и за несколько секунд слепил тонкое костлявое рыбье туловище, потом насадил на голову большие желтые глаза с остановившимися зрачками.

– Is she alive? – спросил Саша. – I didn’t want the dead one. I wanted this fish, Eva. – Он показал на Еву маленьким темным пальцем и хитро улыбнулся: – Do you know that she is a fish?[57]

– Who is a fish? – с сильным русским акцентом спросил Арсений. – She is a lady![58]

– Это у нас такая игра, – сказала Ева, – я ему напомнила какую-то рыбу, которую он видел в ресторане в аквариуме, поэтому он и говорит…

– А я вам хотел рассказать другое, – Арсений отвернулся от Саши и заговорил громко, уже не заикаясь почти и не пошатываясь. – Вы мне позволите с вами поделиться одним своим самоуверенным сновидением?

– Что значит самоуверенным?