Читать книгу "Милый Эдвард - Энн Наполитано"

– Шай?

– Да?

Эдвард не видел ее. Он смотрел на тускнеющее небо.

– Я люблю тебя.

– Я тоже тебя люблю.

Он рассмеялся, потому что они никогда раньше не говорили этого вслух, и это показалось ему смешным. Он знал, что всегда любил и будет любить Шай, даже если разобьется другой самолет, или в нее врежется машина, или у нее случится сердечный приступ, или он заболеет раком, или аневризма разорвет мозг, или глобальное потепление испарит воду и заставит их присоединиться к ополченцам, пока они не умрут от голода или жажды.

– Я правда устала, – сказала Шай.

– Я тоже, из-за этой дурацкой гонки. Я три часа каноировал этих детей.

– Разве слово «каноировал» существует?

– Не уверен. Но я все равно их каноировал.

Некоторое время они оба молчали. Может быть, Эдвард дремал, хотя он прекрасно понимал, что его окружает. Он мог чувствовать геометрию озера – как его поверхность, так и глубину – и луну, находящуюся на полпути к горизонту. Он чувствовал боль от утраты брата, как будто эта потеря была так же крепка и прочна, как ствол одного из деревьев позади него. Эдвард глубоко вдохнул, а когда выдохнул, то почувствовал, как его молекулы перемещаются в воздухе. Может быть, я немного сплю, подумал он. Он знал, что Шай рядом с ним. Ее молекулы смешивались с его молекулами; он не сам по себе, он тоже состоял из нее. А это значило, что он состоял из всех, к кому он когда-либо прикасался, кому когда-либо пожимал руку, обнимал или давал пять. Это значило, что у него внутри есть молекулы его родителей, Джордана и всех остальных на том самолете.

В письмах всегда упоминалась ноша, которую он должен был нести, и сам Эдвард думал об этом так: он должен нести бремя потерянных жизней. Загладить вину перед погибшими. Должен тянуть за собой 191 мертвого человека, как упавший парашют. Но если пассажиры являлись частью него, то люди в самолете существовали, так же, как и он. Настоящее бесконечно, и рейс 2977 летел далеко над ним, скрытый облаками.

Там, в гараже, он сказал Джону правду: он никогда никого не оставит, но теперь эта мысль стала шире. Он сидел рядом с братом в самолете и лежал на земле рядом с Шай. Джордан спорил с отцом о пользе вегитарианства и целовал пятнадцатилетнюю Махиру, а повзрослевшая Махира любила его до сих пор.

– Шай?

– М-м?

– Меня посетила одна сумасшедшая идея… – Эдвард выдержал паузу. – Я думаю, что, пока я остаюсь на земле, самолет остается в небе. Он будет продолжать лететь по своему обычному маршруту в Лос-Анджелес, я его балансировочный груз. Они все живы там, наверху, пока я жив здесь, внизу.

– Двенадцатилетний ты тоже там, наверху?

Эдди, подумал он и кивнул.

– Понимаю, – сказала она сонным голосом. – В этом есть смысл.

Он улыбнулся, потому что Шай тоже это видела, он знал. Его воображение рисовало, как мама прижимает палец к родимому пятну в форме кометы, сидя на своем месте в первом классе. Удивленное лицо отца – оно становилось таким всякий раз, когда он думал о математической задаче. Рисовало себя – учителя седьмых классов в школе директора Арунди. Учителя, пытающегося убедить двенадцатилетних детей в том, что они в порядке. Эдвард из Будущего был одет в красивый твидовый блейзер, и он учил детей помогать другим, когда им нужна помощь, и принимать помощь, когда они сами в ней нуждаются.

Эдвард вспомнил, как мадам Виктори согнулась пополам от смеха, а ее лицо сияло чем-то похожим на радость. Он слышал, как она говорит ему: «Ты не избран». Слышал вопрос одного из мальчиков: «Тебе было больно?» Он почувствовал пальцы Шай в своих руках.

Лунный свет проник сквозь его веки, и он увидел перед собой, так четко, как это озеро, боль и потерю, в которых он плавал в течение многих лет. И в лунном свете эта боль превратилась в любовь.

Это две стороны одной и той же сверкающей монеты.

В тот вечер они с Шай медленно брели домой. Их путь вился мимо толстых деревьев, пересекал тихие тропинки. Когда они добрались до своей улицы, Эдвард остановился перед домом дяди и тети. Он посмотрел на окно комнаты, которая должна была стать детской, но никогда не станет. Он вспомнил, как стоял у этого окна, опираясь на костыли, – воплощение боли. Он перевел взгляд выше, туда, где вне поля его зрения молодой парень сидел в самолете, не имея ни малейшего представления о том, что должно произойти.

14:11

– Я в режиме TOGA, верно? – спрашивает второй пилот.

TOGA – аббревиатура, означающая «Взлет / уход на второй круг». Когда самолет взлетает или прерывает посадку, то есть уходит на второй круг, он должен максимально эффективно набирать скорость и высоту. Пилотов учат увеличивать обороты двигателя до режима TOGA и поднимать нос судна до определенного угла тангажа в этой критической фазе полета.

Второй пилот хочет увеличить скорость и уйти от опасности, но они находятся не на уровне моря, а в гораздо более разреженном воздухе на высоте 11,5 километра, где двигатели создают меньшую тягу, а крылья – меньшую подъемную силу. Следовательно, поднятие носа на определенный угол тангажа не приведет к такому же углу подъема, а наоборот, снизит его. Это может привести, и приводит, к резкому снижению.

Несмотря на то что поведение второго пилота иррационально, его можно объяснить. В состоянии сильного стресса часть мозга, отвечающая за новаторскую, творческую мысль, блокируется. Измотанные люди часто возвращаются к привычным, хорошо отрепетированным сценариям.

Конечно, в рамках тренировок пилоты должны практиковать ручное управление самолетом на всех этапах полета, однако в реальности оно чаще всего применяется при малой высоте – взлете, посадке и маневрировании. И поэтому неудивительно, что второй пилот пытается управлять самолетом так, как если бы они летели близко к земле, даже если подобная реакция плохо применима в сложившейся ситуации.

Самолет теперь достигает своей максимальной высоты. Двигатели работают на полную мощность, нос приподнят вверх под углом 18 градусов: на мгновение Airbus выравнивается, а затем вдруг резко начинает спускаться вниз.

– Мне нужно воспользоваться туалетной комнатой, – говорит Линда.

– С ума сошла, девочка? – отвечает Флорида. – Нельзя вставать с места.

– Доктор ходила в первый класс и вернулась.

Линда шаркает ногами в тех сантиметрах свободного пространства, которые у нее есть. Девушка знает, что ее слова звучат словно капризы. Она и чувствует себя капризной. Когда самолет вздрагивает, колокольчики на юбке Флориды звенят, как сигнал тревоги. Линде неудобно в кресле: ремень сжимает ее бок. Она в ловушке. Она никогда не попадала в такую сильную турбулентность. Ей хочется позвонить Гэри и спросить, был ли у него когда-нибудь настолько тяжелый перелет.

Флорида пристально смотрит на нее:

– Та дама пошла туда, потому что кто-то умер.