Читать книгу "Утро без рассвета. Колыма. Книга 1 - Эльмира Нетесова"

Он кинулся за нею. Поймал. Нахально разглядывал ее. Потом к себе притянул.

— Уйди! Черт! — побежала она к берегу. На шум доярки головы подняли.

— Эй! Вы что там? Не мешайте!

— Бабы! А наш Вовка-то — мужик! — орала Танька во все горло.

— Тащи его сюда!

— Проверим!

— Отвяжитесь вы от человека! Охальницы! Ишь семя греховодное. Глаза бесстыжие! Отпустите вы мужика! — ругался старик сторож. Но бабы не слышали и не хотели слушать его.

Ухватив поселенца, они навалились на него кучей, мяли его, тискали. И гогочущим клубком в речку скатились. Там обливали друг друга водой, охлаждали пыл, чтоб не зайти в игре дальше. Не перейти границ дозволенного.

На берегу осталась лежать лишь Торшиха, подставив солнцу свои громадные, вздыхающие по-коровьи груди.

«Не обратил внимания, на другую глянул. С другими возится. Ее нет для него. Но она не может как эти. Она хочет не просто так. Не в кустах. А чтоб походил он за нею. Собакой, по пятам. Помучить его ей хочется. А уж потом… Ведь мужик. Их в селе по пальцам счесть можно. В том-то и беда. Любому рады. Но баб и девок полно. Она не одна. Вон они визжат там с ним. Желающих хоть отбавляй. Не у всех такие как у нее груди. Но и с ними можно в старых девах засидеться. Ему то что? А ей каково? Хотела ему отомстить. Довести. Ан даже не оглянулся», — вздыхает Торшиха. И решила, что не все еще потеряно.

А Володька — весь мокрый, вырвался кое-как из цепких рук доярок, пустился во весь дух наутек. Бабы хохотали ему вслед. Грозились поймать его и не выпустить.

Ни он, ни доярки, так и не поняли, как случилось, что именно там в реке сломался ледок меж ними. И если раньше никому не было дела до того — поел поселенец или нет, то теперь без него за стол не садились.

Он не просил, само по себе случилось, что вперемешку с бабьим бельем, стали сушиться на веревке и его рубашки, майки, носки. Зачастую он даже не знал, кто это делает. И принимал за должное. Да и что тут особого? Он им помогал, не спрашивал, они — ему.

Вечерами, когда работа заканчивалась и над загоном опускалась ночь, разводил старик сторож костер. Начинал печь картошку. Для всех. Собирались к костру доярки. Садились в кружок. Говорили тихо. Вполголоса. И все просили старика рассказать какую-нибудь историю.

Сторож, пожевав рыжий от махорки ус, головой качал. Знал, любят доярки сказки, а называют хитро потому что себе стыдятся признаться, что в детстве сказка обошла их, а в жизни все лишь горькое окончание ее узнали. Ни у кого из доярок нет отцов. Погибли. Старших братьев нет. Погибли. Младших сестер и братишек нет. Вдовы их матери.

А потому жалел их сторож. Как мог скрашивал дояркам несладкую их жизнь. Утешал их сказкой. Вот и теперь в кружок уселись. Смотрят на него ожидающе. Глазами — дети. Жизнью— старухи.

Печеную картошку и то есть не научились. Вон как лица перемазали. Смех один. И этот… Тоже хорош. Голову на колени к Цинке положил. А Ольгину руку гладит. Ну и гусь, — дернул усом сторож.

— Дед, расскажи! Что-нибудь, — просят бабы.

Вовка глаза прикрыл. Ему тепло и сытно. А, историю? Ну что ж? Можно и послушать? Никогда не слышал. Кроме тех — лагерных, может эта иная?

Старик доел картошку не спеша. Запил чаем. И, оглядев тесный кружок, откашлялся, прочистил голос, глянул на старуху, мол не обессудь, если чего загну лишнего. Подвинулся ближе к костру, к теплу. Доярки притихли. Даже деревья умолкли. Насторожились. Шептаться перестали. Слушали сказку старого сторожа.

— Давно, давно это было. И жила в лесу далеком бабка одна. Злая и страшная. Все ее боялись. И птицы, и звери, и люди. Даже деревья и трава. Колдуньей была та бабка. Из страха, а может еще от чего, не росли в ее лесу цветы. Не приживались. Попадет бывало семя цветочное на ту землю, да и засохнет. Умрет. Деревья в том лесу никогда не знали листьев. А трава родилась колючая и черная, как злоба старой колдуньи. Все живое губила она. Так жила она много лет. И стала совсем старой. Но чем дряхлее становилась она, тем сильнее была ее злоба. Но ведь колдуньи не могут умереть, покуда не отдадут свое зло другому. Кто после них на земле остаться должен. И продолжить то, что делали колдуньи. Вот так и эта решила сделать. Но кого найти взамен себя? Стала думать старуха. И вспомнила, про девочку, что жила в деревне на краю леса ее. Она сиротой росла. Никого у нее не было кроме голубя. Он один был ее другом. Прокралась колдунья ночью в дом к девчонке, и схватив ее, понесла в свой лес. Девчонка по дороге спала. А когда проснулась утром, ничего не могла понять. Где она и что с нею. Закричала она, заплакала. А колдунья ей говорит: «Поздно спохватилась, за-соня. Далеко твой дом. Не дойти тебе туда. Не выбраться из моего леса. Скорее сама неживым деревом станешь, чем вернешься туда. Не увидеть тебе твоей деревни, дома твоего. Сада и лужайки. Не знать тебе, как поют птицы и какое бывает солнце. Все умерло для тебя. И ты для всех умерла. Другою ты станешь. Такою, какою я захочу».

— Во старая падла! — не выдержал Володька.

Доярки рассмеялись. Ольга потрепала поселенца по голове, а старик продолжил:

— Задрожала девчонка. Поняла в чьи руки она попала и просит колдунью, разреши, мол, с голубком проститься, в последний раз с ним свидеться. Но колдунья ответила: «Ни к чему тебе голубок твой. Живое не для тебя. В твоих руках все умирать теперь будет. Жизнь — не для тебя. Забудь всех. Ты хозяйка самого Зла, повелительница Смерти. Ты станешь черным солнцем для всех. Завтра утром я поведу тебя к мертвому ручью. Напьешься ты из него водицы, умоешься и станешь той, какою я хочу тебя увидеть».

— Но я не хочу! — закричала девчонка.

— Тогда я убью тебя! — пригрозила колдунья.

А в это время белый голубок летал над мертвым лесом. Подружку свою искал. Хозяйку. И звал ее. Но не слышала девочка голоса голубиного. Не видела дружка своего. А утром потащила ее колдунья к ручью своему. Пни, коряги расступились на пути старухи. А девчонка роняла слезы на землю. Живые, горячие. И где слеза ее падала, там цветок вырастал. Белый-белый, как сама девчонка. От самой избы старухи и до ручья. И приметил их голубок. Полетел по ним. Увидел хозяйку. Колдунья уже заставляла ее воды напиться.

— Не буду, — кричала девочка.

— Тогда, я сама, силой заставлю, — схватила старуха ее.

— Не пей! Не пей! — закричал голубь сверху. И девочка узнала голос своего друга. Подняла лицо. А со щеки ее слеза сорвалась. Упала в ручей. И тот ожил. От живой слезы человеческой. Увидела колдунья и решила убить девчонку за то, что погубила она ее ручей. И понял это белый голубок. Решил спасти свою хозяйку. И, взмыв высоко в небо, упал камнем между колдуньей и девочкой. Их в ту же минуту пропасть разделила. Упала в нее старуха. А девочка и по сей день живет. Солнышком зовется. Любит она все живое. И жизнь всем дарит. Любят его и люди, и птицы. Любят его хорошие люди. Недаром — все плохое лишь ночью творят и теперь. А дети и голуби встают утром вместе с солнышком. С ним и спать ложатся. Друга и теперь с солнцем сравнивают. С теплом. Друг — он жизни не пожалеет для друга. Своею смертью другу жизнь сохранит.