Читать книгу "Россия и Запад на качелях истории. От Рюрика до Екатерины II - Петр Романов"

На следующий день, когда Тредиаковский пошел на прием к Бирону жаловаться уже на Волынского, кабинет-министр, случайно увидев академика и легко сообразив, в чем дело, приказал выгнать жалобщика в коридор. В коридоре же Тредиаковский был сначала снова избит Волынским, а затем по приказу министра отвезен в полицейский участок, где академика подвергли наказанию палками. Поэт получил сто ударов и только чудом остался жив.

Трудно сказать, знал ли свободолюбивый Кондратий Рылеев о судьбе своего несчастного поэтического собрата. Думается, знал, поскольку был прекрасно образован, но предпочел закрыть на всю эту позорную историю глаза во имя более высокой цели – создания образа «политического великомученика» Волынского и обвинения против Бирона. Как это часто случается, идеологические пристрастия взяли верх над исторической правдой.

Можно, конечно, сомневаться в том, что негодование Бирона по поводу истории с академиком являлось искренним, однако в любом случае, требуя наказания «озорника», фаворит был прав. Бирон заявил императрице, что если Волынского не осудят за то, что он сотворил в его личных покоях, то на нем, как на герцоге Курляндском, останется бесчестие, поскольку уже во всех иностранных представительствах обсуждают этот скандал. Более того, герцог обещал уехать из России, если Волынского примерно не накажут. Как свидетельствует история, Анна Иоанновна серьезно колебалась: толковый кабинет-министр ей был дороже изуродованной спины поэта и академика. Но еще дороже для нее был фаворит.

Волынского предали суду, а уже в ходе следствия всплыли нелицеприятные высказывания кабинет-министра в адрес самой императрицы и многочисленные случаи взяточничества, что и предрешило смертный приговор. По некоторым данным, императрица пожелала, несмотря ни на что, заменить Волынскому смертный приговор ссылкой, но Бирон настоял на казни, напомнив оскорбительные заявления Волынского в адрес Анны Иоанновны.

Скандал, в котором был замешан поэт, и взяточничество могли стоить Волынскому разве что должности, а вот разговоры о вздорном «бабском» характере Анны Иоанновны и тем более рассуждения о любовных утехах государыни влекли в те времена смертную казнь. Приговор «посадить на кол» в последний момент милостиво заменили на отсечение головы. Перед этим, правда, Волынскому отрезали язык, так что он взошел на эшафот, захлебываясь собственной кровью.

Николай Костомаров, не скрывающий своей антипатии к Бирону, тем не менее делает справедливый вывод о том, что жестокости царствования Анны Иоанновны не были исключительными свойствами этой эпохи, «не с нею начали они появляться в России, не с нею и прекратились».

Это же касается и роли иностранцев. Костомаров пишет:

Эпоха этого царствования издавна уже носит наименование бироновщины. Но если подвергнуть этот вопрос беспристрастной и строгой критике, то окажется, что к такому обвинению Бирона и с ним всех вообще правительствовавших немцев недостает твердых оснований. Невозможно приписывать весь характер царствования огулом немцам уже потому, что стоявшие на челе правительства немцы не составляли согласной корпорации и каждый из них преследовал свои личные интересы… Сам Бирон не управлял делами ни по какой части в государственном механизме, и притом он вовсе не показывал склонности заниматься делами, так же точно, как и императрица; он не любил России и вообще мало интересовался тем, что в ней делалось…

Добавлю к этому лишь следующее. Термин «бироновщина» родился не в народе. Никаких особых преданий, песен или легенд о «злодее Бироне», как в свое время о лекаре Ивана Грозного англичанине Бомелии, в России народ не сложил, а это значит, что в глазах простого русского обывателя не было никакой существенной разницы между Остерманом, фельдмаршалом Минихом и Бироном. Все они в народе обозначались одним и тем же словом – «немцы».

Их всех скопом по-прежнему в народе не любили и подозревали в злом умысле. Предпочли бы жить без них, и счастливо.

Но не получалось. Ни счастливо. Ни без них.

Лошади Бирона, труды Миллера, победы Миниха, поражения Остермана

Царствование Анны Иоанновны ничем не хуже и не лучше двух предыдущих (Екатерины I и Петра II), а также последующего (правительницы Анны Леопольдовны).

Если говорить о внутренних преобразованиях, то эпоха Анны Иоанновны запомнилась указом о заведении по всей империи почт и полиции в городах, возобновлением строительства Петербурга, совершенно захиревшего после переезда двора в Москву при Петре II, а также бурным развитием коневодства благодаря Бирону.

Во многом именно ему Россия обязана тем, что в стране появились новые породы лошадей, а коневодство в целом было поставлено на современный западный манер. Строились новые заводы, на племя выписывались лучшие лошади из Германии и Дании. Даже церковному ведомству благодаря настойчивости фаворита поручили заниматься в своих хозяйствах коневодством. Для контроля за этим важнейшим делом (лошадь тогда заменяла и трактор, и танк, и паровоз) в 1731 году была создана Конюшенная канцелярия. За ее деятельностью неофициально, но бдительно присматривал лично Бирон. Видимо, и вправду не по принуждению, а по природной страсти один из его предков заведовал конюшнями.

В других областях экономики и промышленности все в целом шло своим чередом. Продвижения вперед не было, разве что в кожевенном производстве. Еще Петр Великий, увидев, что русские дельцы кож не обрабатывают, а продают сырье за границу, откуда затем втридорога ввозят кожевенные изделия, повелел организовать производство дома. Этот указ, как и многие другие, своевременно выполнен не был, и только при Анне Иоанновне в 1736 году в России появилась первая кожевенная фабрика, тут же получившая привилегию на поставку своей продукции в армию.

В старом русле шло и сотрудничество с иностранными купцами. В 1731 году власть подтвердила их право торговать по всей России, но только оптом, а не в розницу. Особыми льготами пользовались разве что англичане – их дворы в Петербурге официально освобождались от военного постоя.

Те же свободы, что и раньше, предоставлялись иностранцам и в области вероисповедания. Так же сурово пресекались все попытки переманить православных в другую веру. По-прежнему в этом плане на подозрении у властей были главным образом католики. Сама Анна Иоанновна, будучи окружена немцами, тем не менее осталась верна православию и ревниво следила за тем, чтобы ее подданные не покидали лоно православной церкви. О несчастном князе Голицыне уже говорилось. Но этот случай вовсе не был единичным в те времена. В 1738 году некто Возницын, морской офицер, был сожжен заживо за то, что перешел в иудейскую веру. В 1740 году казнили сибирского казака Исаева за то, что тот, отказавшись от православия, посмел принять ислам.

Армия при Анне Иоанновне оставалась в целом боеспособной, и это доказала война с турками, а вот флот сгнил и развалился. Единственный из государственных деятелей того времени, кто болезненно реагировал на развал петровского флота и пытался что-то сделать, был фельдмаршал Миних, но его доводы никто не слушал. Занимаясь укреплением Кронштадта, Миних обращал внимание императрицы на то, что в гавани на берегу кучами лежат ветхие военные корабли, следовало бы их разобрать, да не хватает рабочих рук и денег.