Читать книгу "Главный финансист Третьего рейха. Признание старого лиса. 1923-1948 - Яльмар Шахт"

Этот день вошел в историю Берлинской фондовой биржи под названием «черная пятница». Меня снова атаковали со всех сторон. Хотя я сожалел, что упомянутая мера была проведена в жизнь весьма неуклюжим способом, сама эта мера была необходима. Она, видимо, способствовала тому, что катастрофа на Нью-йоркской фондовой бирже, происшедшая через два года, нанесла немецкой бирже меньше ущерба, чем случилось бы, если бы я позволил продолжать спекуляции без всякого контроля.

Вечером той самой «черной пятницы» мы с женой присутствовали на приеме в Потсдаме. Я сидел рядом с хозяйкой дома, которая сообщила удрученным тоном, что понесла крупные потери на бирже в этот день.

— Но каким образом, дорогая, вы столько потеряли? Какие ценные бумаги у вас были?

Она назвала несколько весьма перспективных акций.

— Это же первоклассные ценные бумаги. Если они действительно упали в цене сегодня, то их стоимость как акций сохранится. Их цена снова поднимется.

— Увы, доктор Шахт, я просто была вынуждена их продать.

— Почему вам было необходимо непременно продать их?

— Видите ли, я купила акции на кредит от банка, и теперь пришлось искать деньги на возмещение кредита. Поскольку наличности у меня не было, я была вынуждена продать эти бумаги.

— Дорогая фрау Бланк, если вы ведете дела таким образом, то помочь вам ничем не могу. Над входом в здание Нью-йоркской фондовой биржи помещен афоризм, на который стоит обратить внимание:

Продающий то, что ему не принадлежит, Должен платить, иначе попадет в тюрьму.

«Черная пятница» не прибавила мне популярности. Не прибавила также мне симпатий со стороны вечно нуждавшихся в деньгах политиков и деловых людей моя борьба против иностранных кредитов. Более того, в 1926 году я официально и полностью отстранился от политики, поскольку в вопросе о так называемой экспроприации члены руководства Германской демократической партии сплотились против защиты частной собственности. Да, они отказались от такого курса по размышлении, но я не пожелал участвовать в колеблющихся политических программах.

Согласно плану Дауэса председатель Имперского банка стал занимать свою должность четыре года вместо пожизненного срока. Мой первый четырехлетний срок закончился осенью 1928 года. Когда встал вопрос о моем переизбрании, левым газетам удалось распространить слух о моем кишечном недомогании, которое, дескать, делает невозможным для меня переизбрание.

В самозащите я всегда больше полагался на дела, чем на слова. Поэтому позвонил дочери, которая училась в Гейдельбергском университете.

— На следующей неделе в Цюрихе, — сообщил я, — состоится ежегодное собрание Союза по изучению социальной политики. Я согласился приехать и хочу знать, поедешь ли ты со мной.

Дочь была в восторге. Она собрала чемодан и приехала. Мы вместе участвовали в работе ассамблеи. С полудня в субботу до утра в понедельник заседаний не проводилось. Мы сели в машину и за четыре часа доехали на максимальной скорости из Цюриха в Лаутербруннен. Здесь едва успели на последний поезд, ехавший на станцию Айгерглетчер. Там мы провели двое суток на высоте 3970 метров. Выпив немного и потанцевав, мы неожиданно встретили фрау Штреземан, которая также остановилась здесь.

На следующее утро мы поехали первым поездом в Юнг-фрауйох, вынули свои ледорубы, связались веревкой с гидом и начали взбираться вверх. Мне был тогда пятьдесят один год, и я не совершал восхождений более двадцати лет. Несмотря на это, я не сказал бы, что нашел восхождение более трудным, чем моя дочь. Лишь однажды во время преодоления расселины в леднике гиду пришлось помочь мне. Видимость была неважной, но красивые виды значили для меня меньше, чем удаль альпиниста. Я даже находил туман пониже вершины хребта весьма удобным, так как взгляды по сторонам в пропасть лишали бы меня самообладания.

Мы добрались до вершины горы из Йоха через три часа. Я нисколько не устал, не чувствовал стеснения в сердце. На самом деле я был в прекрасном настроении, несмотря на изменение высоты в течение шестнадцати часов на три с лишним тысячи метров. После короткого отдыха мы спустились вниз. Позавтракали в Юнгфрауйохе, поймали 3-часовой поезд на Лаутербруннен и, приехав в Цюрих, поужинали в отеле «Долдер».

Подобно всем другим, кто совершали восхождение на Юнгфрау, я получил обычное официальное удостоверение. Вставил его в рамку и повесил в своей приемной в Имперском банке, чтобы каждый посетитель мог лично убедиться в крепком состоянии моего здоровья. Вскоре слухи о моем недомогании утихли.

В 1926 году я приобрел недвижимость в семидесяти милях от Берлина, недалеко от Рейнсберга и Нойруппина. Окруженный озерами Гюлен с его окрестностями, поросшими лесом, воистину стал для меня источником восстановления сил. Время от времени, когда дневная работа меня несколько утомляла, я вспоминал свой Гюленский девиз:

Нет беды горше, но Гюлен ее предчувствует. Нет раны глубже, но Гюлен ее залечивает. Нет удара сильнее, но Гюлен его отражает. Нет радости больше, но Гюлен ее дополняет.

Глава 30

Тучи на горизонте

Покупка Гюлена вскоре доказала, что это был мудрый и дальновидный шаг. Человек в моем ненадежном, полуэкономическом-полуполитическом положении нуждался в жилище вне столицы, нуждался в крепости, куда можно было бы удалиться, когда численность его врагов становилась слишком большой.

В годы, последовавшие за периодом инфляции, моя роль как председателя Имперского банка представляется мне в первую очередь ролью цепного пса, зорко следящего за состоянием нашей валюты и заботящегося о том, чтобы ее котировки на бирже не падали. Я тщательно регистрировал малейшие изменения на валютном рынке, каждую значимую котировку, нарушающую паритет новой германской марки. Любое нарастание признаков опасности влекло за собой быстрое вмешательство с моей стороны. Сегодня мне представляется вполне естественным, что я не всегда прибегал к мягким методам и что мои оппоненты на свободном рынке, заинтересованные лишь в личной выгоде, но не в общем благосостоянии, избегали меня. Ни один человек, защищающий дело, в которое верит, не сможет постоянно ограничиваться мягкими словами и дружескими предостережениями.

Для гарантий выплаты Германией репараций комитет Дауэса ввел доверенных посредников в правления Имперского банка и другие немецкие экономические учреждения. Эти люди, работавшие под руководством Паркера Гилберта, агента по репарациям, практически контролировали платежеспособность Германии. В их функции входило следить за тем, чтобы репарационные платежи пунктуально переводились.

Но в состоянии ли мы были выплачивать репарации — переводить ежегодно за рубеж более двух миллиардов марок в иностранной валюте? Нет, это было выше наших возможностей. Тем не менее переводы продолжались. И делали мы это посредством заимствования денег за рубежом, которые потом переводили туда же.