Читать книгу "Судьба артиллерийского разведчика. Дивизия прорыва. От Белоруссии до Эльбы - Владилен Орлов"

По настоянию Сержанта мы зашли в небольшой ресторанчик, где было довольно много народу и играл небольшой оркестр. Нас сразу посадили за отдельный столик. Кроме нас за другими столиками сидело несколько наших военных. Я, памятуя свою роль, не снимал парадной фуражки и плащ-палатки, лишь отбросив ее за спину. Заказали пиво и мелкую закуску. Сидели, слегка потягивая приятную жидкость, наслаждались свободой. Подошел некто, очевидно из оркестра, и спросил через Сержанта, что русский офицер желает услышать. Я не хотел ничего, но надо было «соответствовать» офицеру, и заказал любую русскую песню, расставшись с несколькими купюрами из своего тощего кошелька. Сначала грянула «Катюша» (когда успели выучить?), потом еще что-то. Сержант опять флиртовал с официанткой. Было покойно на душе и слегка зашумело в голове (я почти не пил, а тут впервые попробовал настоящее пиво), и тут… в кафе нагрянул комендантский патруль во главе с младшим лейтенантом. Этого еще не хватало! Кто-то из военных рванул к двери, но там стояли двое патрульных. Началась некоторая суматоха. Патруль обходил всех военных, проверял документы, всех сержантов отправляли в комендатуру, а офицерам приказывали немедленно покинуть кафе. Строптивых тут же арестовывали. Оказывается, был приказ, запрещающий нашим военным ходить по ресторанам и кафе (вдруг там шпионы!), а попавшихся арестовывать. Подошли к нашему столику. Неужели влип, подумал я, но спокойно сидел, не показывал вида. «Ваши документы!» Мой Сержант вытащил свое удостоверение, командировку, направление на комиссию и стал объяснять нашу версию: вот с капитаном направлены в госпиталь, устали, зашли перекусить, не знали, что нельзя… Младший лейтенант оказался молоденьким офицером. Он внимательно просмотрел и вернул документы Сержанта. Обратились ко мне. Я подтвердил версию, сказал, что это мой ординарец, затем медленно полез в карман за документами, слегка приоткрыв свой орден и медаль, вежливо, но с некоторой обидой глядя прямо в глаза офицера и говоря: «Пожалуйста, проверяйте». И опять сыграла моя форма, а возможно, удачная игра, но скорей форма, которой не было тогда ни у кого из присутствовавших! Офицер махнул рукой, мол, не надо и вежливо, с некоторым почтением (перед ним фронтовики, судя по наградам, и, видно, этот, в форме, крупный чин) произнес: «Товарищ капитан, нельзя здесь находиться, заканчивайте и уходите». Я заверил его, что сейчас уйдем, только доедим и рассчитаемся. Он кивнул в знак согласия, добавил: «Больше никуда не заходите, будут неприятности…» — и ушел с патрулем дальше. Опасность миновала, но мы остались единственными военными в ресторанчике. Сержант продолжал что-то говорить официантке, а потом обратился ко мне со словами: «Я договорился, мы заночуем у нее, я взял адрес, не ночевать же нам в комендатуре!» Я согласился, так как не хотел в комендатуру, где, возможно, придется спать на стуле, а то и на полу. Вообще, не хотелось иметь дело с этой организацией, а тут будем в квартире, в тепле. У Сержанта, правда, были большие намерения. Выйдя из кафе, мы, опять по предложению Сержанта, направились в военторг, купили вина и закусок. Не являться ведь ни с чем. В военторге я опять выступал в роли капитана, Сержант — адъютанта (солдат и сержантов туда почему-то не пускали). Закупив вина и закуски и побродив немного по городу, мы, с наступлением сумерек, направились по полученному адресу к немке.

Она встретила нас приветливо. Мы выпили, закусили, о чем-то поговорили. Точнее, говорил и переводил Сержант, а я в основном отделывался отдельными замечаниями. Немка поведала, что муж погиб на фронте, а единственная дочка умерла в войну, в двух- или трехлетнем возрасте от какой-то болезни. Показала семейный альбом и карточки. Война, слава богу, кончилась, но теперь она одна, и ей тоскливо. Сержант стал с ней заигрывать, она что-то отвечала, но то и дело игриво посматривала на меня. Мне стало как-то неприятно, она мне не нравилась, и я вышел на кухню, предоставив Сержанту свободу действий. Осмотрев кухню и всю крохотную квартиру, я опять удивился, что вот простая немка живет в отдельной квартире, пусть крохотной, однокомнатной, но отдельной, со всеми удобствами, а у нас такое было немыслимо. В который раз подумалось, зачем немцы поперлись в нашу нищую, по сравнению с Германией, страну и почему у нас так плохо… Впрочем, немцам внушали, что они высшая раса, и сулили, что, завоевав Россию, каждый сможет стать хозяином имения или своего дела, а низшая раса, русские и прочие, будет у них в услужении. Но почему у нас так бедно и убого? Вот вернусь, кончу институт и займусь электрификацией села, чтобы было не хуже, чем здесь, вновь думал я про себя. Мои размышления прервал вошедший Сержант. Он сказал, что немка готовит постели, но отказывается от его притязаний, говоря, что тогда скажет герр капитан, и явно намекает на желание сблизиться со мной. Я сказал, что мне это ни к чему. Я сейчас выйду на улицу, а ты скажи, что ушел по делу и вернусь через час. Так и поступили.

Я побродил по уже темным безлюдным улочкам, прячась среди деревьев и кустов, когда слышал шаги приближающегося патруля (ведь действовал комендантский час). Вскоре мне это надоело и появилось чувство какого-то дискомфорта. Кроме того, просто хотелось лечь и заснуть. Я быстро вернулся, позвонил. Дверь открыл Сержант и сказал, что у него все благополучно получилось, теперь моя очередь, если я не против. Я ответил, что хочу только спать, и прошел в комнату, где были застелены две постели. Немка вопросительно смотрела на меня. Я что-то пробормотал. Сержант перевел, что я устал. Быстро раздевшись, я грохнулся на диванчик и уснул под аккомпанемент тихого разговора Сержанта и немки, улегшихся на ее постели. Утром я быстро помылся, оделся и, не глядя в сторону немки, сказал, что надо уходить и искать попутку. Сержант согласился, но сказал, что после вчерашнего немка была оскорблена и отказалась от какой-либо близости. Он плохо спал, терзаемый неисполненными желаниями, и все из-за меня. Я махнул рукой, поблагодарил хозяйку за ночлег и попрощался. Она ответила, но смотрела на меня каким-то печальным, непонимающим взглядом, как будто я чем-то унизил ее. Много позже я, кажется, понял, что она по-женски оскорбилась тем, что ею пренебрегли. Но тогда я был, по существу, неопытным мальчишкой в амурных делах и хотел только одного: скорее уйти.

Вскоре мы с Сержантом вновь оказались на площади перед вокзалом, откуда можно было возвращаться поездом с пересадкой в Бранденбурге или подхватить попутку. Мы обменялись адресами, как тогда было принято. Поскольку поезд отправлялся не скоро, я стал ловить машину. Тогда все вояки перемещались на попутках, и считалось обязательным подсадить голосующего солдата или офицера. Сержант решил ехать на поезде, поскольку ему надо было далеко за Берлин. Вскоре для меня такой случай представился. Я распрощался с Сержантом, сел в попутную грузовую машину, естественно в кузов, и двинулся обратно к Эльбе. По понтонному мосту мы переехали реку и очутились в небольшом немецком городке, где был пропускной пункт с одного берега на другой. Я слез с грузовика, поскольку машина шла дальше в другую сторону, и, предъявив документы, быстро прошел через пропускной пункт. В ожидании попутки в Ратенов я побродил поблизости и понаблюдал за очередью, предъявлявшей документы для перехода на левый берег. Стояла чудесная теплая, солнечная погода, которая иногда бывает осенью. Очередь состояла в основном из лиц, угнанных на работу в гитлеровскую Германию, узников концентрационных лагерей и бывших военнопленных союзных держав. Они возвращались домой. Тут были французы, голландцы, бельгийцы, англичане. Наши военные из частей НКВД тщательно проверяли документы и вещи. Мне показалось, что они с излишним подозрением смотрят на каждого репатрианта и ведут себя неоправданно грубовато. Что ждать от этих тыловиков, не нюхавших пороха, укрывшихся, вольно или невольно, от ежедневного ожидания возможной гибели в бою, думал я. Война окончилась, и теперь настало их время показать власть. Мы, фронтовики, относились к ним со скрытым презрением, правда, стараясь не показывать вида, а то разозлятся или заподозрят чего и загребут ни за что ни про что. Такие настроения были не совсем справедливыми. Часть войск НКВД принимала участие в ликвидации банд, где мало не покажется. Но фронтовики сталкивались с их представителями, особистами, следственными и прочими органами совсем по другому поводу. Почему попал в плен, зачем ведешь «подрывные» разговоры, в которых критикуешь командование и власть, и т. п. А попытки особистов завербовать тебя в осведомители вызывали отвращение. А как бой — их след простыл.