Читать книгу "Людвиг II - Мария Залесская"

Вернемся же вновь к свидетельству очевидца, тем более что следующий эпизод посвящен все тому же графу Дюркхайму.

«Граф Дуркгейм-Монмартен был прежде адъютантом у принца Арнульфа. В 1880 году он женился на русской, графине Бобринской. Принц стал ухаживать за молодой графиней, и граф Дуркгейм раз перехватил любовную записку принца к его жене. Дело грозило кончиться дуэлью; но жена графа и его сестра бросились за помощью к королю, который устроил дело миролюбиво, а графа взял к себе во флигель-адъютанты (напомним, что последние описываемые события происходили в 1883 году. — М.З.).

Граф был тоже за то, чтобы король ехал в Мюнхен; тем более что еще раньше, обратившись за советом к Бисмарку, он получил от него ответ, в котором Бисмарк советовал королю ехать в Мюнхен самому «защищать свое дело». Бисмарк бил наверняка, зная, что Людвиг, при своей гордости, не поехал бы в Мюнхен именно для «этого дела», являясь как бы в качестве подсудимого перед своими судьями! А Бисмарк между тем не переставал разглашать кругом: «Если король не поедет в Мюнхен, то тем докажет, что он сумасшедший!» (Обвинения в адрес Бисмарка напрасны; мы помним, что он пытался искренне помочь Людвигу II, и совет ехать в Мюнхен использовал как действительно единственно возможный выход из создавшегося положения. — М.З.)

В ожидании решения короля на поездку в Мюнхен, граф Дуркгейм от его имени написал прокламацию к народу и послал телеграмму в Кемптен с вызовом оттуда стрелкового батальона, готового явиться на защиту короля. Но телеграмма попала в руки Майру, который сделал на ней прибавку об остановке. Изумленный такой двойственностью командир, не зная ни о чем происшедшем, обратился за разъяснением в военное министерство. Ответ, конечно, последовал отрицательный в отношении первого распоряжения, а графу Дуркгейму послан был из военного министерства приказ тотчас явиться в Мюнхен. Он не обратил сначала внимания на этот приказ; но когда пришел второй, обвинявший его в нарушении дисциплины, он показал его королю, и король отпустил его: это было их последнее свидание!.. По приезде в Мюнхен граф тотчас же был арестован и посажен в военную тюрьму; а через несколько дней разбиралось его дело, по которому он был признан изменником страны и верховной власти, так как в то время, когда регентство было уже провозглашено, он, считаясь больным, делал свои распоряжения. Не допускалось никаких доказательств. Следствие продолжалось еще некоторое время; но потом граф был освобожден и даже награжден повышением по службе… (Уточним, что в тюрьме граф провел на самом деле всего 10 часов. — М. З.)

Между тем король, довольный своей победой над первой комиссией, предоставил мюнхенским делам идти своим ходом. Увидя на другой день по отъезде графа Дуркгейма окружавших замок Neuschwanstein жандармов, король думал, что это те, которых граф вызвал для его охраны, не зная, что он сам под арестом. Но после 24-х часов сильного возбуждения предшествующих дней — он впал в апатию, предоставив все судьбе!

В это время у него стали являться мысли о смерти, которая избавила бы его от жизни, становившейся невыносимой. Утром 11-го июня[222] — пятница — прибыла по почте прокламация, объявлявшая регентство. Никто из народа не хотел этому верить. Волнение в стране и на границе стало еще сильней. «Что же, ты уже присягнул?» — спросил молодой жандарм другого. «Нет, — ответил тот спокойно, — я еще не желаю прослыть изменником!»»[223]

Народ между тем готовил стихийное восстание.

Интересно отметить, что когда сам Людвиг II узнал об этом, то возразил: «Я не хочу, чтобы ради меня жертвовали человеческой жизнью!»[224] Он сдался на милость судьбы и больше не думал о сопротивлении.

«Ему было известно, что в следующую ночь прибудет вторая комиссия в лице докторов и санитаров и он станет пленником в их руках. Он ходил взад и вперед по «тронной» зале, делая иногда вопросы своему служителю Веберу. «Веришь ли ты в бессмертие души?» — спросил он его и, получив утвердительный ответ, продолжал: «Я тоже верю. Я верю в бессмертие души и в справедливость Бога. Я много читал о материализме. Но все эти книги ничего не доказывают; и невозможно ставить человека на одну ступень с животным. Невозможно, чтобы с той высоты, на которой стоит человек, его можно было свести в ничто; это была бы потерянная жизнь; тогда не стоило бы жить!» «Если меня лишат короны, это будет горько, но мне будет еще прискорбней, если они провозгласят меня сумасшедшим! — сказал он дальше. — Конечно, я не перенес бы того, чтобы они поставили меня в такое положение, в котором находится мой брат Отто, которому может приказывать каждый сторож и грозить кулаком, если он не слушается». Парикмахер Гоппе рассказывал, что король всего более был возмущен тем, что его хотят объявить сумасшедшим. «Видали ли вы у меня припадки сумасшествия?» — спрашивал он с горечью».[225]

Всю ночь шел проливной дождь, словно природа горько оплакивала несчастного короля. Он отослал всю прислугу и остался в замке один. Наверное, это были самые тяжелые часы в его жизни… На рассвете 12 июня новая комиссия во главе с доктором Гудденом беспрепятственно вошла в замок Нойшванштайн. Король казался обреченно-спокойным даже тогда, когда Гудден объявил о его пленении и препровождении для дальнейшего «лечения» в замок Берг. Кстати, изначально планировалось перевезти Людвига в Линдерхоф, но прошел слух, что по дороге короля собираются отбить восставшие местные жители. Кроме того, Гудден оценил преимущества содержания своего царственного пациента именно в Берге: близость к Мюнхену позволяла ему не прерывать столичной практики. Лишь, когда санитары хотели схватить его за руки, король гордо возразил: «Никакого насилия! Я иду добровольно».[226] Эта трагическая сцена происходила в знаменитой готической спальне короля, в которой даже в наши дни некоторым туристам становится не по себе — такая атмосфера безысходности чувствуется в этой комнате до сих пор.

Отъезд из Нойшванштайна состоялся в 15 часов. «Было приготовлено три кареты. В первую из них сел доктор Мюллер[227] со своим ассистентом, камердинер короля и санитар. Во вторую карету сел король. Он был один; но ручки у дверец кареты были сняты, так что их нельзя было отворить изнутри. На козлах подле кучера сидел главный санитар, а по обеим сторонам кареты ехали верхами конюхи, которым было приказано не спускать глаз с короля, чтобы подметить припадок болезни. В третьей карете, сзади, ехал Гудден с жандармским капитаном и двумя санитарами. На протяжении всего пути вдоль дороги толпились люди, пришедшие проститься со своим королем. Многие плакали. Одна жительница Фюссена вспоминала, что «если бы король нам не то что слово сказал, в знак один подал, мы бы бросились да в куски разорвали бы тех, кто его захватил! Но он ничего не сказал…»»[228].