Читать книгу "Полый человек - Дэн Симмонс"

Гейл смотрит на схематичный рисунок ветвистого дерева.

Нет, я… Ах да, конечно, идея параллельного мира, которой увлеклись некоторые математики! Я еще сказала тебе, что в научной фантастике она встречается давно.

– Это не параллельные миры. – Джереми продолжает рисовать новые ветви дерева. – Это варианты вероятности, которые вывел Хью Эверетт в пятидесятых, чтобы дать рациональное объяснение копенгагенской интерпретации. Понимаешь, если провести эксперимент с двумя щелями и посмотреть на него с точки зрения Эверетта, не трогая все эти квантово-механические парадоксы, то все отдельные элементы суперпозиции состояний подчиняются волновому уравнению, с полной интерференцией с реальностью остальных элементов… – Рядом с деревом он начинает писать формулы.

Эй! Погоди, – протестует Гейл. – Не спеши. Думай словами.

Ее муж откладывает авторучку и снова трет щеку.

– Джейкоб писал мне о своей теории разветвляющейся реальности…

Вроде твоей волны вероятности? О том, что мы все подобны серферам на гребне одной и той же волны, потому что наши мозги рушат одни и те же волновые фронты, так?

– Да. Это была моя интерпретация. Всего лишь теория, объяснявшая, почему разные голографические волновые фронты… разные сознания… видят одну и ту же реальность. Другими словами, меня интересовало, почему мы все видим одну и ту же частицу или волну, проходящую через одну и ту же щель. Но я исследовал микромир, а Джейкоба интересовал макро…

Моисей, Ганди, Иисус и Ньютон, – подсказывает Гейл, пробираясь через путаницу его мыслей. – Эйнштейн, Фрейд и Будда.

– Да. – Джереми продолжает заполнять салфетку уравнениями, но делает это автоматически. – Джейкоб считал, что в нашей истории было несколько человек… Он называл их людьми с абсолютной восприимчивостью… Несколько человек, чье новое видение физических, нравственных или любых других законов было таким всеобъемлющим и мощным, что они вызывали сдвиг парадигмы для всей человеческой расы.

Но мы знаем, что сдвиг парадигмы приходит вместе с грандиозными, новыми идеями, Джереми.

Нет, нет, малыш. Джейкоб считал, что это не просто сдвиг в ВОСПРИЯТИИ. Он был убежден, что такой серьезный сдвиг в реальности мог в буквальном смысле изменить Вселенную… изменить физические законы, чтобы они соответствовали этому новому общему восприятию.

Гейл хмурится.

– Ты хочешь сказать, что ньютоновская физика не работала до Ньютона? Или теория относительности – до Эйнштейна? А медитация – до Будды?

Вроде того. Их зачатки существовали, но общий план сформировался только после того, как на нем сосредоточился великий ум… – Джереми забывает о словах, и его мысли заполняют графики и диаграммы. Неопределенные аттракторы Колмогорова извиваются, словно запутанный клубок оптических кабелей, передающих сообщение хаоса, а маленькие острова резонанса классических квазипериодических линейных функций крошечными семенами гнездятся в океане несколлапсировавшей вероятности.

Гейл понимает. На подгибающихся ногах она подходит к столу и опускается на стул.

– Джейкоб… его одержимость Холокостом… своей семьей…

Бремен касается ее руки.

– Думаю, что он пытался полностью сосредоточиться на мире, в котором Холокост не случился. Для него пистолет был не просто орудием смерти, а средством, с помощью которого он может провести эксперимент. Ядро вероятности… или абсолютный акт наблюдения в эксперименте с двумя щелями.

Пальцы Гейл сжимают его руку. Он… джантировал? Перешел на одну из других ветвей? В то место, где его семья все еще жива?

– Нет, – шепчет Джереми и дрожащим пальцем указывает на схематичный рисунок. – Смотри, ветви никогда не пересекаются. Электрон А не может стать электроном В, он может только «создать» еще один. Джейкоб умер. – Он чувствует волну печали, исходящую от жены, но отгораживается от нее, пораженный новой мыслью. На секунду мощь этой идеи воздвигает между ними ментальный щит.

Что? – спрашивает Гейл.

Джейкоб знал об этом. – Мысли приходят так быстро, что Джереми не успевает облекать их в слова. – Он знал, что не может переместиться на другую ветвь дерева суперпозиций реальности Эверетта… Скажем, в мир, где не было Холокоста… Но он мог там СУЩЕСТВОВАТЬ.

Гейл недоверчиво качает головой.

??????

Бремен стискивает ее локти.

Понимаешь, малыш, он мог там существовать. Если его концентрация достаточно полная… всеобъемлющая… то за мгновение до того, как пуля уничтожила его разум, он мог бы породить альтернативную реальность Эверетта. А эта ветвь… – Джереми тыкает пальцем на первую попавшуюся ветвь на рисунке. – Эта ветвь может включать и его… и его семью, погибшую во время Холокоста… и миллионы остальных.

– А его дочь Ребекку? – тихо спрашивает Гейл. – Или вторую жену? Они были частью его… нашей реальности именно из-за Холокоста.

У Бремена кружится голова. Он подходит к раковине, наливает себе стакан воды и произносит:

– Не знаю. Просто не знаю. Наверное, Джейкоб думал, что может.

Джереми, каким разумом нужно обладать, чтобы… Как это ты сказал… охватить всю альтернативную реальность? Существует ли на свете человек, который на это способен?

Джереми молчит. Зная, что Гейл не любит религиозные метафоры, он все же использует их, пытаясь объяснить свою мысль.

Возможно, именно в этом смысл Гефсиманского сада, малыш. Или даже райского сада.

Он не чувствует вспышки гнева, которой его жена обычно реагирует на религиозные идеи. Вместо этого – сдвиг в ее мышлении, следствие столкновения с глубокой религиозной истиной, очищенной от религиозных нелепостей. Впервые в жизни Гейл разделяет благоговение родителей перед духовным потенциалом Вселенной.

Джереми, – мысленно шепчет она, – в легенде о райском саде… главное – не запретный плод и не знание греха, которое он якобы олицетворял… а само дерево! Древо жизни в точности совпадает… с твоим деревом вероятности… с ветвями реальности Джейкоба! Моя мать часто цитировала Иисуса: «В доме Отца Моего обителей много»[16]. Бесконечные миры.

Какое-то время они молчат и даже не поддерживают телепатический контакт. Каждый погрузился в свои мысли. Обоих клонит в сон, но никто не хочет ложиться. Они прикручивают керосиновую лампу и выходят на крыльцо, сидят в кресле-качалке, слушают мурлыканье Джернисавьен, устроившейся на коленях у Гейл, и наблюдают, как над восточным склоном холма зажигаются звезды.

Те глаза, что не смеют сниться, в сонном царстве

На следующее утро они обедают на берегу моря, обойдя гору Биг-Слайд и спустившись на пляж севернее того места, где были вчера. Погода очень теплая, на голубом небе ни облачка. Дремавшая Джернисавьен поднимает голову, смотрит на них сонными бесстрастными глазами и не выражает ни малейшего желания пойти с ними. Они оставляют ее, сказав, чтобы охраняла дом. Трехцветная кошка моргает, будто удивляясь их глупости.