Читать книгу "Лоуни - Эндрю Майкл Херли"

Услышав выстрел, Клемент вошел дом и замер рядом с Леонардом, в ужасе глядя на то, что произошло. Леонард заметил его ошарашенный взгляд и подтолкнул мужчину локтем:

— Не стой на месте, Клемент. Подними его.

Клемент попятился, но Паркинсон наставил на него винтовку:

— Эй, ты не до конца с нами расплатился, Клемент.

— Отпустите меня, — умолял Клемент, — я делал все, как вы просили.

— Ага, до сих пор. Но за тобой еще кое-какой должок.

— Мать будет волноваться, что меня долго нет. Я не могу остаться.

— Тебя тут никто не спрашивает, Клемент. Хочешь снова в Хейверигг? Ты ведь знаешь, что мы тебе это устроили. Последний раз все прошло как по маслу. У тебя мозгов не хватило выбраться оттуда в тот раз, и сейчас я не вижу, чтобы они у тебя завелись. «Якорь» сгорит, как свечка. Местные видели, как сторож делал что-то подозрительное. Сколько сегодня тебе дадут за поджог, Клемент?

Клемент взглянул на Паркинсона, опустился на колени рядом с Хэнни и осторожно перекатил его на спину, чтобы просунуть руку ему под плечи. Лицо Хэнни исказилось от боли. Он плакал, как тогда, когда был малышом. Рот у Хэнни открывался и закрывался, как у рыбы, вытащенной на берег. Так было и тогда, когда он упал с яблони и сломал запястье или когда грохнулся с велосипеда и раскроил подбородок. Я не мог выносить, когда брат плакал. Если он плакал, значит, я не мог обеспечить его защиту. Я потерпел неудачу.

— Вот, — сказал Клемент и показал мне, как я должен продеть руку, чтобы поддержать Хэнни под плечо.

Хэнни открыл глаза и посмотрел на меня, ничего не понимая, потом обмяк и потерял сознание. Клемент и я подняли его, так чтобы он оказался между нами, похлопали по щекам, чтобы привести в сознание, и поставили так, чтобы его вес приходился на здоровую ногу. Другая нога волочилась сзади, оставляя кровавый след на полу коридора.

Леонард достал из кармана связку ключей и открыл дверь в подвал. Он спустился вниз, потряхивая ключами, и тогда детский плач снова перешел в крик.

Глава 26

Было первое июня, в воздухе висела неподвижная дымка — признак надвигающейся невыносимой жары, которую должно было принести с собой лето. Час за часом в атмосфере нарастало предгрозовое напряжение. Нигде не было заметно ни малейшего движения. Дикие голуби часами неподвижно сидели на платанах, не издавая ни единого звука. На подоконнике, освещенном солнцем, сидел шмель. Он не пошевелился, даже когда я слегка шлепнул по стеклу. Соседские коты больше искали тень, чем мышей и пташек, которых обычно они оставляли задушенными у нас на крыльце.

Я пролистывал «Гамлета» в преддверии завтрашнего экзамена. Последнего экзамена. И когда он останется позади, со школой будет покончено навсегда. Там уже все стало по-другому. Ни в чем больше не было особого смысла. Никому, даже учителям, казалось, больше не было ни до чего дела и теперь я увидел, что это было на самом деле — это как кишки, завершившие свой цикл. Правда что за продукт получился, было непонятно. Я не находил в себе особых изменений по сравнению с началом цикла. Разве что немного запачкался, проходя через утробу.

Что делать дальше, я не знал. Через неделю мне должно было исполниться шестнадцать.

Но я не видел, чтобы мир открылся мне так, как мог бы, по моему мнению. Когда я смотрел на Родителя, то я понимал, что работа и школа на самом деле мало чем отличаются друг от друга. Просто приобретаешь какие-то умения, чтобы иметь возможность перейти от одной системы к другой, вот и все. Рутина — непреложный факт жизни. Собственно, она и есть жизнь.

Мать на время оставила меня в покое, но я чувствовал, что она выжидает, когда результаты экзаменов станут известны и она сможет наброситься на меня и втолкнуть в ту жизнь, которой, по ее мнению, я должен жить. Я получу «А» по истории, латыни и религиоведению, а позднее степень по теологии после шести лет обучения в семинарии. Я бы, конечно, мог сопротивляться Матери, но, поскольку я не знал толком, чем хотел бы заниматься, шансы против нее у меня были невелики, не больше, чем у зайца в пасти собаки Коллиера.

Коллиер, Паркинсон… Я думал о них каждый день с тех пор, как мы вернулись домой из Лоуни. Прошло уже два месяца, но я так и не понял, что, в конце концов, произошло в «Фессалии». Что эти люди сделали с Хэнни, что он смог сам подняться по ступенькам подвала, пройти через вереск и дальше бежать вместе со мной по пескам, чтобы встретить отца Бернарда, выехавшего в своем фургоне нам навстречу. Каким образом они там внизу, в подвале, залечили его раздробленную пулей ногу?

Когда мы вернулись в «Якорь», я сказал Матери то же, что отцу Бернарду. Мы перебрались к Стылому Кургану посмотреть на птиц, Хэнни поскользнулся на камнях и разорвал штаны.

Ложь складывалась легко, без предварительной подготовки, я не испытывал никакого чувства вины, поскольку не знал, в чем заключалась правда.

Мать ни о чем не спрашивала. Она казалась настолько измученной тревогой в связи с нашим отсутствием и настолько вымотанной всей поездкой, что была просто счастлива уехать. Все быстро, без разговоров погрузили вещи в фургон. Было слышно только, как падают с яблонь увесистые яблоки.

Мистер и миссис Белдербосс все-таки хотели увидеть межевание, и хотя все остальные устали и страшно хотели убраться подальше от этого места, все же решили на пути остановиться у Литтл-Хэгби. Однако, когда мы приехали туда, там было пусто. Дул теплый ветер, пригибая нескошенную траву, в которой раздавалось жужжание насекомых, рано проснувшихся в этом году. Священника не было видно. Народ, в прежние времена собиравшийся с веточками ивы и березы на зеленой лужайке, чтобы размечать границы прихода, в этот раз сидел по домам, запершись. Мы поехали дальше.

Когда Хэнни уехал в Пайнлендс, я был счастлив. Мне совсем не нравились последствия нашего пребывания в Лоуни. Брат сильно изменился. Казалось, он больше не замечал, что я был рядом. Он отстранился, мало со мной общался, более интересуясь тем, что видел вокруг себя, причем изучал все так тщательно, как будто никогда ничего этого раньше не видел. Его развитие пошло в обратном направлении. То, что с ним произошло в «Фессалии», превратило Хэнни в неразумное дитя.

Когда он приехал домой на очередные праздники, то он оставался таким же. На лице все время блуждала улыбка слабоумного. Целыми часами брат мог сидеть, уставившись взглядом в одну точку. Мне было невыносимо видеть Хэнни таким, и я почти все время с того момента, как он вернулся домой, проводил у себя в комнате. Брат ни разу не пришел ко мне.

Мать и Родитель ничего не хотели замечать. Они видели, что что-то не так, что Хэнни изменился, но не делали никаких замечаний на этот счет.

Мать вернулась к своей работе в магазине, Родитель — в свой офис. Они не понимали, почему я был так несчастен и не мог просто принимать вещи такими, какие они есть, почему я все время о чем-то думал?

* * *

Солнце ярко освещало комнату, день становился душным. Я открыл окно, насколько позволяла задвижка, но не ощущалось даже дуновения ветерка. Я смотрел, как по дороге мчится автомобиль. Почтальон без пиджака едет на велосипеде в тени платанов.