Читать книгу "Улица Сервантеса - Хайме Манрике"

Значит, о Священной канцелярии шептались не зря: клирики жарили еретиков, чтобы набить себе брюхо.

– Но хуже всего, – продолжал дон Луис, – что мне приходится присутствовать на пытках и казнях. – То, что он произнес далее, стало для меня полной неожиданностью: – Паскуаль, я все время думаю, сколько еще я смогу работать на Священную канцелярию и подвергать себя этим мучениям?

В тот день я проникся к нему сочувствием. За холодной маской, которую дон Луис обращал к миру, и даже за ненавистью к Сервантесу, похоже, составлявшей движущую силу его жизни, скрывалась душа, не вовсе равнодушная к чужим страданиям.

Как и тысячи мадридцев, я не раз бывал на аутодафе, которые устраивались на Главной площади. Это было одно из немногих бесплатных развлечений, доступных простому люду. Сперва осужденных проводили по городским улицам; когда обвиняемому зачитывали приговор, толпа швыряла в него объедками, глумилась и выкрикивала оскорбления. На аутодафе чернь выплескивала ярость, скопившуюся в ней под гнетом собственной невыносимой жизни. Эти церемониалы длились часами, так что многие приносили с собой еду и выпивку. В конце священники служили мессу, во время которой молились за души осужденных. Казнь совершалась позже и за закрытыми дверями. Это неизменно вызывало возмущение толпы – люди чувствовали себя обманутыми и требовали продолжения потехи.

Я не питаю иллюзий касательно рода человеческого и полагаю, что из всех Божьих созданий люди – наихудшие. Должно быть, Господь испытывал усталость или рассеянность, творя Адама и Еву, раз взял для них самый дешевый и непрочный материал.

Я снова оказался заперт в четырех стенах канцелярии, что было для меня подобно смерти. В течение всех этих лет, когда бы дон Луис ни возвращался из Толедо в Мадрид, он приглашал меня отужинать в «Королевском подворье». Теперь моей обязанностью стали отчеты о том, как Совет работает в его отсутствие. Я подробно рассказывал дону Луису о товарищах по службе, которые были слишком измотаны жизнью и напрочь лишены воображения, чтобы доставлять какие-либо хлопоты. Эти несчастные существа находили подлинное удовольствие в том, чтобы просиживать штаны за столом, шурша бумагой и переводя чернила. В Совете все были осведомлены о моей дружбе с доном Луисом и относились ко мне с почтением, как к старшему.

Во время одного из ужинов я заметил, что дон Луис выглядит особенно подавленным. Мне оставалось только ждать и надеяться, что он сам поведает мне о своих тревогах. В тот вечер он едва притронулся к еде, но пил больше, чем когда-либо. Это меня удивило: дона Луиса нельзя было назвать невоздержанным. Мы засиделись в таверне далеко за полночь. Когда дон Луис начал путаться в словах, я понял, что он пьян. Я на всякий случай убедился, что паланкин с носильщиками сразу за воротами, и попытался развеять его уныние свежими сплетнями о служащих Совета и мадридском литературном обществе, которые еще более приукрасил по такому случаю. Однако, хотя дон Луис сидел прямо напротив меня, создавалось впечатление, будто между нами пролегают многие мили, и мои слова не достигают его слуха.

Наконец он поднял на меня тяжелый взгляд. Мне стало не по себе.

– Вы не были знакомы с моим сыном, – сказал он.

Я удивился, почему дон Луис говорит в прошедшем времени. Насколько я знал, достопочтенный брат Диего Лара живет в Толедо. Дело выглядело более чем странно: раньше дон Луис никогда не заговаривал со мной о своей семье. Внезапно из глаз его брызнули слезы.

– Мой Диегито, – выговорил он, – мой любимый сын, моя единственная радость, уехал в Новый Свет обращать индейцев в христианскую веру. Корабль отбыл из Севильи две недели назад. Если бы я знал о его намерениях, – с трудом продолжил он, превозмогая власть вина, – я бы его остановил. Да! – И дон Луис потряс кулаками. – Я бы перевернул небо и землю, чтобы удержать его в Испании!

Он повалился грудью на стол и разразился рыданиями. Стояла глубокая ночь. Мы были единственными гостями «Королевского подворья». Молодая женщина, прислуживавшая нам за ужином, приблизилась было к столу, но я отослал ее взмахом ладони.

– Паскуаль, – продолжил дон Луис, хватая меня за руку, – пока Диего жил в Испании и мы могли видеться, в моей жизни был хоть какой-то проблеск счастья. А теперь, теперь, – он повысил голос и затряс головой, – возможно, я его больше не увижу. Должно быть, это Господь наказывает меня за грехи.

– Дон Луис, уже очень поздно, – сказал я. – Вам лучше отправиться домой.

При помощи слуги я вывел его на улицу. Когда я обхватил его, чтобы не дать упасть, то почувствовал, как он исхудал. В человеке, которого я усадил в носилки, в этом блистательном испанском гранде, осталось не больше жизни, чем в сломанной марионетке.

Предсказание дона Луиса сбылось: на исходе 1592 года один из осведомителей донес мне, что в сентябре Мигель де Сервантес ненадолго попал в тюрьму в селении Кастро-дель-Рио. Я с трудом понял причину его ареста, а от сведений, полученных из третьих рук, толку было немного. Мне удалось выяснить только, что Сервантеса обвинили в злоупотреблении должностью и казнокрадстве. Впрочем, большего мне знать и не требовалось. Поскольку дон Луис с тех пор не заговаривал о своем враге, я придержал новость при себе.

Через два года после отплытия молодого Диего Лары в Новый Свет Испанию всколыхнуло известие, что он был убит и съеден каннибалами в вице-королевстве Новая Гранада. Его сухую сморщенную голову, обнаруженную в индейской деревне Мотилон, переслали сперва губернатору Картахены, а затем Луису. Весь Мадрид был в ужасе.

Дон Луис больше не появлялся в Совете. Вскоре стало известно, что его место займет дон Карлос Калатрава, отпрыск благородного испанского семейства. Я опасался за свое будущее. Если меня уволят, кто будет содержать старуху-мать и тетку? Вдруг дон Карлос заменит нас всех своими людьми и друзьями друзей (что считалось в таких случаях обычным делом)? Увижу ли я дона Луиса снова? Теперь, когда он больше не нуждался в моих услугах, захочет ли он поддерживать эти отношения? Здесь от меня уже ничего не зависело. Как бы то ни было, я послал дону Луису письмо с соболезнованиями.

Потянулись долгие недели. Затем – впервые за много лет нашего знакомства – я получил от дона Луиса записку, в которой он благодарил меня за письмо и, что казалось почти невозможным, приглашал навестить его во второй половине воскресенья. Я много лет ждал возможности увидеть особняк Лара, о красоте убранства, о полотнах и гобеленах которого в городе ходили легенды. Однако я едва смотрел по сторонам, пока дворецкий вел меня в библиотеку – обширный прямоугольный зал с бесконечными книжными полками, достигавшими потолка. Чтобы достать до верхних стеллажей, нужно было подняться по лесенке на металлический мостик, окаймлявший комнату по периметру.

Дон Луис сидел у открытого окна, обращенного во внутренний двор. Заслышав мои шаги, он обернулся со словами приветствия.

– Как славно, что вы меня навестили. Присаживайтесь, пожалуйста.

Я занял предложенный стул и вдруг заметил за спиной дона Луиса ужасающий предмет в стеклянном ящике. Я оцепенел. Дон Луис заметил направление моего взгляда.