Читать книгу "Преступление без срока давности - Феликс Разумовский"

Его уже ждали, у решетчатой двери томился старший лейтенант со «стечкиным» на изготовку, а в клетке размещался шкафообразный молодец — «кукла», приготовленная на его, майорову, потребу. Сразу видно, не подарок, килограммов на двадцать пять тяжелее Шалаевского, в то же время жилистый и сильный, с презрительно-спокойным взглядом серых глаз.

Судя по всему, он давно уже пребывал в статусе «куклы» и, ощущая постоянную угрозу смерти, был готов продать свою жизнь по самой дорогой цене.

«Хорошее лицо у него, не суетливое. — Майор захлопнул за собой дверь и, глянув на положение ступней противника, внутренне усмехнулся: — Ага похоже на карате, традиционное».

— Ну давай, сука. — Амбал с ненавистью смерил взглядом неказистого по сравнению с ним Шалаевского и, сжав огромные кулаки, занял позицию ожидания. — Ща мозги-то с говном вместе повыбью…

— Да ладно тебе. — Широко улыбнувшись, майор вдруг плюнул ему в глаза и сразу же нанес тяжелый лоу-кик в нижнюю треть бедра, полностью обездвижив ногу, с ходу добавил мыском сапога в промежность и завершил комбинацию дозированным ударом в челюсть, так, чтобы, ничего не сломав, просто вырубить. — Отдохни немного, родной.

Амбал тяжело грохнулся на бетонный пол, однако, будучи очень сильным, а главное, привычным к боли, пробыл в рауше совсем недолго и вскоре поднялся на ноги.

— Ну, сука, урою! — пообещал он.

Тем не менее нога его была никакая, а координация после удара в голову оставляла желать лучшего, поэтому, желая продлить удовольствие, Шалаевский швырнул ему стропорез:

— На, малахольный, только не порежься смотри, — и тут же, глянув на хват, расстроился — так держат нож дилетанты, не имеющие ни малейшего понятия о правильной работе с ним. Только переживал он зря. Амбал, оказавшись на деле далеко не лохом, и не подумал размахивать стропорезом, а, въехав с ходу, что нож «летучий», пакостно оскалился:

— Я тебя самого, гад, порежу. Писец пришел тебе, служивый. — Он сбросил предохранитель и, целя майору в горло, чертом попер на него. — Сейчас, сапог, сдохнешь!

— Стоять, стреляю! — крикнул старший лейтенант, распахнул дверь; щелкнув затвором, вскинул ствол, и в этот миг инстинкт заставил Шалаевского стремительно уйти вниз в сторону.

ф-р-р-р — пущенное с трех метров лезвие рассекло ему ухо и с силой врезалось в ограждение клетки, очередь из «стечкина» прошла впритирку над головой амбала, а майор, хрипя от ярости, уже дробил ему кадык и внутренне аплодировал: «Вот паскуда, чуть не угробил, паразит».

Грузно рухнуло на бетон бездыханное тело, загудели сервомоторы телекамер. Вытащив обойму, старший лейтенант выщелкнул из казенника патрон.

— Доигрались, блин, сейчас начальство пожалует.

— Ладно, не первый и, дай Бог, не последний.

Майору было наплевать, он подобрал влажное на ощупь лезвие, вытер его и, чтобы согнуть пружину, навалился всей тяжестью на рукоять.

— Слушай, а что сегодня на обед, не знаешь?

— Борщ, кура, рыба какая-то в желе, мне не понравилось. — Пожав плечами, лейтенант приложил ладонь к артерии амбала: — Готов, холодный; — И облизнул губы. — А вот пирог яблочный был ничего, с персиковым компотом.

Ответственный дежурный не заставил себя долго ждать.

Взглянув коротко на лейтенанта:

— Отразите все в рапорте, — он тяжело вздохнул и покосился с укоризной на майора. — Опять вы за свое! Ну ведь был же приказ работать с «куклами» бережно, а не устраивать гладиаторские бои. — И, придвинувшись, внезапно обрадовался: — А, вы ранены. Временно отстраняю вас от занятий в связи с необходимостью оказания медпомощи. Следуйте в санчасть. — И на прощание ехидно оскалился: — А сегодня незачет.

«Да и хрен с тобой! — Сплюнув, майор потрогал порезанное ухо и, плотоядно усмехнувшись, зачем-то понюхал выпачканные в крови пальцы. — Как там докторица поживает, не дозрела еще?»

— А, мы, значит, побрились неудачно? — (По случаю жары халат капитанша носила прямо на голое тело, а длинные, черные как смоль волосы заколола пучком на затылке.) — Ничего, Лаврик, сейчас мы тебя заштопаем.

Из себя она была приземистой коротконогой брюнеткой, широкоскулой, с «бунтующим на физиономии татарским игом», однако молодцам-мокрушникам казалась писаной красавицей.

Все познается в сравнении, а сравнивать было не с кем.

— Ты еще от страха не описался? — Хмыкнув, капитанша сделала майору укол и, обработав рану, принялась сноровисто ее шить. — Бедненький Лаврик, вспотел-то как, словно мышка.

Расширив ноздри, она жадно вдыхала исходившие от него запахи пота, крови, раскаленной степи, и голова ее шла кругом — вот он, настоящий мужчина, самец, знающий цену жизни и смерти, а из сокровенных глубин подсознания, из самой женской сути ее, поднималось желание — древнее как сам мир.

«Ага, похоже, доходит. — Заглянув докторице в глаза, черные как два провала, с огромными зрачками, Шалаевский узрел в них такое, от чего сразу же стало тесно в штанах, и запел про себя: — Если женщина просит…»

— Ну что, не болит? — Наложив дрожащими пальцами последний шов, капитанша вдруг приникла к широкой майорской груди и, не в силах более сдерживаться, слизнула языком кровь с его шеи. — Ты соленый такой.

И началось! Какие там на хрен предварительные ласки, любовные игры, петгинг, черт его побери! Повстречался сильный мужчина с горячей женщиной — вон она, высоко задрав коленки, повалилась на стол, и не нужны ей ни поцелуи, ни объятия, а только могучий мужской член, заставляющий ее извиваться в пароксизмах оргазма.

— Жду тебя после отбоя, надо будет еще раз посмотреть твое ухо.

Выжав из майора все соки, докторица наконец отпустила его, и он отправился-таки кормиться. «Ничего особенного, баба как баба. Сиповка, ясное дело, ноги коротки».

Яблочный пирог с персиковым компотом — еще теплый, с румяной корочкой, до отвалу — был действительно ничего, а вечером в клубе крутили какой-то голливудский боевик, из последних, только Шалаевскйй не пошел. Знаем мы это кино: вроде бы нормальный фильм, а на самом деле нейропсихическое программирование, так называемый двадцать пятый кадр. Все очень просто — наука на службе у любимого отечества.

Не секрет ведь, что частота двадцать четыре кадра в секунду улавливается зрением и воспринимается сознанием. На этом весь мировой кинематограф держится. А вот если эту частоту увеличить еще на один кадр, то информация станет невидимой глазу и будет попадать непосредственно в подсознание, формируя нужные поведенческие стереотипы.

Можно заставить человека купить ненужную дрянь, внушить ему любовь к кому-то, страх, ненависть, что угодно. А делов-то — чуть-чуть кино подредактировать. Смотрите, богатыри спецназовцы, творение голливудское, а на самом деле проникайтесь любовью к родине и зверейте, зверейте, зверейте.