Читать книгу "Одна маленькая ложь - К.-А. Такер"

– Я сказал ей, что ты хочешь стать врачом, – говорит Эрик с недоуменной гримаской. – А она сказала, что тебе не помешает попробовать и другие варианты.

Смотрю на их радостные мордашки и принимаюсь рассматривать рисунки, чтобы оценить все возможности.

И я смеюсь, как давно уже не смеялась.

* * *

Ровно в два часа вылезаю из такси по указанному в сообщении адресу в Ньюарке – у большого белого здания в викторианском стиле. Судя по вывеске на фасаде, это интернат для инвалидов и престарелых. Причем довольно хороший, замечаю я, входя в скромный, но со вкусом отделанный холл с деревянными полами цвета красного дерева, дорогими обоями в полоску в пастельных тонах и цветочной композицией на столике. Напротив двери стойка администратора, где никого нет, только табличка с просьбой записаться в книге учета посетителей. Вздыхаю и оглядываюсь, пытаясь понять, какое задание уготовано мне на этот раз. Доктор Штейнер велел мне прибыть по этому адресу – и больше никаких инструкций. Странно, обычно он все подробно объясняет.

Извлекаю из кармана телефон, чтобы получить инструкции, но тут ко мне подходит молодая светловолосая сестра в голубом комбинезоне.

Улыбнувшись вместо приветствия, она говорит:

– Вы, должно быть, Ливи.

Киваю.

– Вас ждут в палате номер триста пять. Лестница за углом налево. Поднимайтесь на третий этаж, а там разберетесь по указателям.

– Спасибо. – Значит, доктор Штейнер тоже здесь. Почему меня это не удивляет? Хочу спросить у сестры, что она знает про эту палату, но не успеваю открыть рот, как ее уже и след простыл.

Следуя инструкциям, поднимаюсь по лестнице на третий этаж – повсюду меня сопровождает чуть заметный запах дорогой бытовой химии. И странная, чуть жутковатая тишина. Слышен лишь скрип деревянных ступеней. Вот раздался чей-то приглушенный кашель – и снова тишина.

И нет никого, словно дом необитаем. Но внутренний голос подсказывает мне, что это не так.

Слежу за номерами на дверях, пока не нахожу нужную. Дверь полуоткрыта. Ну, ладно, доктор Штейнер. Интересно, какое испытание вы мне приготовили на этот раз? Делаю глубокий вдох и вхожу, ожидая встречи со своим седовласым психиатром.

Оказываюсь в маленьком коридоре, из которого видно только часть помещения. В углу на стуле сидит молодой смуглый брюнет – локти на коленях, подбородок упирается в ладони, словно тягостное ожидание длится давно.

Дыхание у меня замирает.

Увидев меня, Эштон вскакивает и приоткрывает рот, словно хочет заговорить, но не знает, с чего начать.

– Ливи, – наконец выдавливает он и прочищает горло.

Раньше он не называл меня так. Никогда. Не могу понять, какие чувства сейчас испытываю.

Я настолько потрясена, что не могу ничего ответить. Не ожидала увидеть его сегодня. Я не подготовилась.

Распахнув глаза, смотрю, как он в пять шагов подходит ко мне, берет за руку, его карие глаза смотрят мне в душу, рука чуть заметно дрожит.

– Пожалуйста, не убегай, – шепчет он и добавляет еще тише: – И не надо меня ненавидеть, пожалуйста.

Это помогает мне справиться с первым потрясением, но вызывает новое. Неужели он на самом деле считает, что я убегу от него, как только его увижу? И почему он вдруг решил, что я могу его ненавидеть?

Как бы там ни было, Эштон явно не осознает, насколько сильно я его люблю. Да, две недели назад я сбежала. Потому что должна была так сделать. Для себя. Но сейчас я здесь и больше никогда не захочу убежать или уйти от Эштона.

Просто молюсь, чтобы мне не пришлось этого делать.

Какого еще хрена придумал мой психиатр?

Отступив на шаг, Эштон ведет меня за руку в глубь комнаты, и я вижу все помещение. Просторная палата с желтыми обоями, лепниной на потолке, виноградной лозой, обрамляющей эркер, через который щедро льется полуденный свет. Все это меркнет когда я вижу женщину на больничной койке.

Пожилая женщина с темными волосами с проседью и морщинками – раньше ее без сомнения назвали бы красивой, особенно за ее чувственные губы. Такие же полные, как у Эштона.

И тут все встает на свои места.

– Это твоя мама, – шепчу я. Не спрашиваю, я и так знаю ответ. Но не знаю ответов на множество «почему».

Эштон все так же сжимает мою руку.

– Да.

– Значит, она не умерла.

– Не умерла. – Повисает долгая пауза. – Но ее больше нет.

Перевожу взгляд на сумрачное лицо Эштона, а потом опять смотрю на женщину. Понимаю, что бесстыдно таращусь, но не могу ничего поделать.

Она смотрит то на меня, то на Эштона.

– Кто… – Женщина силится что-то сказать, губы шевелятся, но из них больше не исходит ни звука. А в ее глазах я вижу только смятение.

– Мам, это я, Эштон. А это Ливи. Я тебе про нее рассказывал. Мы зовем ее Ирландкой.

Глаза женщины смотрят в лицо Эштона, а потом веки опускаются, словно она ищет ответ в своей памяти.

– Кто… – Она делает вторую попытку. Я делаю два шага вперед, насколько позволяет мне рука Эштона. Слышу слабый запах мочи, как в доме престарелых, где у многих пациентов проблемы с недержанием.

Словно бросив попытки разобраться, кто есть кто, женщина поворачивает голову и смотрит в окно.

– Пойдем, подышим воздухом, – шепчет Эштон и тянет меня за собой к тумбочке с маленьким музыкальным центром. Включает диск Этты Джеймс, чуть прибавляет громкость. Молча выводит меня из комнаты и тихо закрывает за собой дверь. Так же молча спускаемся по другой лестнице во внутренний двор с голыми дубами и дорожками между подготовленными к зиме цветочными клумбами. Наверное, в теплую погоду здесь очень уютно. А сейчас на легком ноябрьском морозце я зябко повожу плечами.

Эштон опускается на скамейку, усаживает меня на колени и обхватывает руками, словно хочет спрятать от стужи. И я не противлюсь: мне необходимо его тепло, и не только из-за морозца. Даже если это неправильно.

Именно этого я и боялась.

Больше я не знаю, что правильно, а что нет. Знаю одно: мать Эштона жива, и доктор Штейнер отправил меня сюда, чтобы я узнала правду. Откуда все разузнал доктор Штейнер. Потом разберусь.

Закрываю глаза и вдыхаю, с наслаждением вдыхаю божественный запах Эштона. Быть с ним рядом после нашей с ним ночи еще труднее, чем я себе представляла. У меня такое ощущение, будто бы я стою на краю утеса, а буря эмоций в моей душе вот-вот столкнет меня – боль и смятение, любовь и желание. Снова чувствую это притяжение, желание прижаться к нему, коснуться рукой груди, поцеловать, убедиться в том, что он мой. Однако он не принадлежит мне. Он и себе-то пока не принадлежит.

– Эштон, зачем? Зачем ты солгал, будто она умерла? Зачем… почему все так?