Читать книгу "Вестники Судного дня - Брюс Федоров"

– Как это не причём, коль именно он мне объявил несправедливый приговор и сослал в эту тундру на шесть лет. За что? За то, что я в беспамятстве попал немцам в руки и они на мне испробовали все свои изуверские приёмы?

– Господин Веденин, позвольте мне Вас так называть, я должен Вам пояснить, что этот случайно встретившийся капитан внутренних дел Вам лишь объявил решение, которое приняли другие эпатажные люди, которых и судьями назвать сложно. Большевики заменили это понятие другими: тройки, особые совещания, трибуналы. А этот капитан лишь малая незаметная часть государственной системы, ещё одна застёжка на чехле, в который засунуты все граждане этой несчастной страны.

– Как же так? У нас социалистическое, а значит народное государство. И я, как и многие другие, сознательно пошел его защищать, да вот, правда, в плен попал. Так ведь не по своей воле. Тогда за что же меня так, с грязью смешали, выспрашивали, не предатель ли я, не диверсант ли? Обидно. Не заслужил я такие обвинения. Может, в этом капитане и есть что хорошее, только искать долго, – упрямился Семён, отстаивая сложившиеся у него убеждения.

– Я понимаю и сочувствию Вам. Безусловно сочувствую. Но давайте разберемся, что такое государство, – Шевелёв отхлебнул из кружки горячий напиток и ещё раз внимательно всмотрелся в своего собеседника. – Давайте вместе будем разбираться. Природа государства во все времена одинакова. Действительно, первоначально его создают люди, но затем государство изобретает законы и заставляет людей следовать им. В этом его основная сила. Такова естественная логика вещей. Если хотите, государство – это позитивный балласт, который, как свинцовые или бетонные блоки, закладывают в самое днище корабля для большей устойчивости, чтобы он не перевернулся в бурных океанских водах в разгулявшуюся непогоду. Вы, как и все люди, просите от государства справедливости, понимания, участия, защиты, спокойствия, денег и ещё сотню самых разных пожеланий. Не много ли? А государство требует от человека только одного – повиновения – и добивается этого самыми различными способами. Нравится это ему или нет.

– Извините меня, Александр Денисович, – обиженно проговорил Веденин, – но Вы словно намеренно не понимаете меня. Просто не хотите слышать, а говорите так, будто оправдываете власти, которые без малого четверть века перекладывают Вас с одних тюремных нар на другие. Лишили Вас всего: семьи, имущества, а главное, будущего. Может, Вы дразните меня и издеваетесь над моей необразованностью? Так это напрасно. Я не новичок и прошёл достаточно тюремных университетов. Закалку получил как положено.

– Бог с Вами, господин Веденин. И в мыслях у меня не было чем-то оскорбить Вас. Если так ненароком случилось, то прошу душевно извинить меня, старика. Просто я считаю, что ясное понимание происходящего позволяет выбрать правильное решение, чтобы дальше следовать ему. А большевиков я не люблю и не принимаю, потому что они отобрали у меня не просто семью и дом, они лишили меня моей России. В этом был смысл всей моей жизни. Теперь всего этого у меня нет. Однако я говорю: сложилось, как сложилось.

Родина, Россия, тебя давно простила, Семён, вернее даже ни в чем не обвиняла. Позвольте иногда обращаться к Вам на «ты». Думаю, наша разница в возрасте позволяет мне иметь эту привилегию. Таких как ты бедолаг – миллионы, которые маются по различным застенкам. Понять это просто. Государство бездоказательно обвиняло тебя, как и многих других, потому что ему нужна армия безропотных работников, готовых выполнить любое указание по его повелению. Таково требование нынешнего политического момента. Страна на треть разрушена. Экономика работает из рук вон плохо, поэтому заключённых и погнали на самые сложные объекты: возрождать уничтоженные города, заводы и невспаханные поля. Вот так обстоит дело.

Мне с большевиками делить нечего. Единственное, что меня примиряет с ними и со Сталиным, это то, что они раздавили Германию и весь ставший к ней в услужение так называемый «просвещенный» Запад, который столько веков пытался поучать Россию. Сохранили её в основных границах. Кстати, если Вы хотите знать, мой дорогой неуступчивый оппонент, то и Великобритания, и Франция, и Америка предали в гражданскую войну нас, русских патриотов, наше освободительное «белое» движение, то есть по сути помогли коммунистам удержать власть. В решающий момент прекратили помощь, бросили на произвол судьбы. И сейчас они для России уже больше не союзники. Поэтому Сталин так и торопится, используя жесточайшие меры принуждения.

К сожалению, в политике часто так бывает, что приходится жертвовать малым, чтобы спасти главное, то есть страну, её народ. Над этим можно поразмышлять. Умом я понимаю эту суровую необходимость, а сердцем принять не могу. Наверное, неважный вышел бы из меня политик. Хотя что же ныне об этом толковать? Всё прошло, «как с белых яблонь дым». А на государство я не жалуюсь. Какой смысл? Разве можно обижаться на грозу, которая сожгла Ваше любимое дерево, или на камнепад в горах, который разрушил Ваш дом? Конечно же нет.

– Значит, Вы что, простили всех? – не отступал набычившийся Веденин. – Всех, кто гнобил Вас по тюрьмам и острогам, эту советскую власть, которую Вы так не любите? Я простой человек, Александр Денисович, и вряд ли Ваши объяснения смогу понять и тем более согласиться с ними.

– Я не хочу выглядеть в Ваших глазах, Веденин, лучше, чем я есть на самом деле, – Шевелёв развел руки в стороны, словно давая понять, что любой человек вот так одномоментно, сразу, не готов принять точку зрения другого и согласиться с его доводами. На это требуется время. – Я скажу проще. Никто и никогда не создавал и не создаст на земле идеального общества, а потому прав тот, у кого власть. Если бы в двадцатом году победили не большевики, а мы взяли бы верх, то не я бы двадцать пять лет на шконке чалился, извините уж за такое вульгарное выражение, а они. А я уж постарался бы измыслить, как подобрать для них в руки кайло потяжелее, чтобы сподручнее было уголёк ломить и вторую ветку Транссибирской магистрали варганить. И никаких сантиментов. Вы слышите? Вот так, мой дорогой друг.

– Тогда что же, всё напрасно? Так дальше и будет продолжаться? – спросил поникший Семён.

– Я принимаю мою судьбу такой, какая она есть. И будь что будет. Вы же сделаете свой выбор сами. Я только знаю, что дух мой свободен и Бога у меня никто не отберёт. А теперь прощайте. Мы ещё вернёмся к этому разговору, – Александр Денисович натужно закашлял и прилёг на нары, давая понять, что он устал и хочет отдохнуть.

Монотонно потекла дальше лагерная жизнь. Ранний подъем до рассвета, скользкая дорога в гору к руднику вдоль ограничительных канатов, чтобы не свалиться в глубокий отрог. Для самых слабых – верёвка, привязанная к хвосту кобылы, которую вёл за узду унылый бородатый коневод, а доходяги, уцепившись за неё, еле волокли ноги – быстрее преодолеть бы подъем. Наверху вход в шахту, внизу кладбище с безымянными могилами – лишь вкопанные в землю обрубы брёвен с прибитыми к ним табличками с номерами, неряшливо написанными чёрной краской. Изо дня в день. Ни понедельников, ни воскресений.

И вот, наконец, земной шарик прокрутился поближе к солнцу и на Крайний Север пришла долгожданная весна. Правда, не слышны в тундре трели луганских соловьёв. Не долетает в эти края их звонкая призывная песня. Но и здесь есть жизнь. Повылезали из своих глубоких зимних нор неутомимые свистуны-суслики, доставая из защечных мешочков последние припасенные с осени запасы. Зацокали своими ловкими язычками, объявляя всему свету, что они живы и очень рады, что смогли преодолеть злые козни ледяной стужи. Пришла пора подыскивать себе семейную пару и плодить подслеповатых несмышлёнышей.