Читать книгу "Йогиня. Моя жизнь в 23 позах йоги - Клер Дедерер"

— Прекрасное сегодня утро! — с улыбкой говорит он, сияя, как ведущий рестлингового матча, объявляющий нового боксера.

— Согласна! — отвечаю я с восклицательной интонацией, как и у него.

Он кивает, и мы расходимся, не забыв сохранить приличную дистанцию, оказавшись рядом. Наш краткий и предсказуемый разговор на самом деле означает: «Кажется, я сейчас взлечу, в голове такая легкость, не могу поверить своему счастью».

Все эти моменты — взгляд через плечо, разговор, невинный взгляд, момент, когда вы притворяетесь, что не видите друг друга, а проходя мимо, отходите в сторону, чтобы тому, кто поднимается в гору, было легче — уверена, все они возникли еще в древности. Ведь разве может быть что-то древнее тропы? Когда на тропинке я подходила к женщине сзади, я знала, что мои шаги звучат угрожающе. Все эти движения, взгляды, обороты вежливости возникли давным-давно. Легко было предаться романтическим фантазиям о древнем происхождении этих моментов и чувств. Любой, кто когда-либо ходил по тропе, наверняка испытывал то же самое: член африканского племени много лет назад; поэт, совершающий паломничество; женщина, следующая за мужем на Запад, потому что такова ее судьба.

В этом смысле мои прогулки были сродни йоге. Движения, которые совершались и много веков назад; мысль о том, что тысячи людей до меня делали то же самое, поражала, волновала и освобождала меня.

Выпали первые снежинки, толстые и белые. К утру ими занесло капот машины. Мне позвонила Ли.

— Выйди на улицу и подуй на снег!

Я вышла и подула. Снег разлетелся сверкающим облаком, невесомый, воздушный.

В ту ночь мы лежали в кровати. Мышиный запах ненадолго перестал меня беспокоить. Люси осталась ночевать у подружки. Уилли сам сходил в туалет в саду. Я закончила статью в своем холодном маленьком кабинете. Брюс ликовал, как сбежавший из тюрьмы. Он целыми днями ходил на занятия, колесил по городу на велосипеде и пил пиво со своими коллегами-девчонками.

Мы лежали в постели и были счастливы. И тут вдруг дом затрясся. Порывы ветра били в окна, и дом задвигался, как пластичный танцор. Я вспомнила стихотворение Роберта Фроста «Шелковый шатер» и строчку из него: «Как мягко и свободно он качается». Ветер на улице был сильным и резким, но дом раскачивался плавно. Этот дом стоял на краю горного луга уже сто лет и знал, как себя вести.

Ветер усилился. Мы чувствовали, как он раздувается, словно воздушный шар. А потом (или нам показалось?) дом начал нагреваться. В комнате стало теплее. Я сняла пижамную кофту, потом штаны. Брюс заворочался с бока на бок. Это казалось невозможным, но ветер всё усиливался, а температура росла. Меня как будто поместили в пробирку, которая дребезжала, подогреваясь на горелке.

Ветер проник в мою комнату и захватил мое тело. Я слышала дождь, громко барабанящий по крыше, ощущала ночной жар на своей коже, но никогда раньше ветер не врывался в мой дом и в мою голову, как в этот раз.

Наутро я отвезла Уилли в сад, и его воспитательница сказала, что такой ветер называется чинук. Чинук приходит с гор и усиливается быстро; под быстрым давлением воздух нагревается, порой до пятидесяти градусов за час[41]. (Через год я измерила подъем температуры во время чинука: за полчаса она взлетела на тридцать градусов.) Чинук — фён из свободной атмосферы: этим общим термином метеорологи называют горячие ветра, дующие с подветренной стороны горного хребта.

Воспитательница Уилли жила в Германии. Она рассказала, что во время фёна у людей часто бывали головные боли и недомогания, и в немецких аптеках продавали специальные сладкие капли для профилактики. Оставив Уилли в саду, я взяла ноутбук и пошла в кафе, где встретила Фрица, отца одноклассника Люси. Тот был в полном восторге от фёна, как это обычно бывает с людьми, когда те сталкиваются с необычными, но не смертельными погодными явлениями. Фриц рассказал, что оставил окно в кабинете открытым и, когда наутро вернулся, все его бумаги были разбросаны по полу, точно в комнате порылась команда киношных негодяев.

Я, как и Фриц, сильно заинтересовалась фёном и, когда зашла в библиотеку искать информацию для статьи, воспользовалась случаем и почитала про это природное явление.

Фён, узнала я, впервые был зарегистрирован в Альпах, но случается по всему миру. В горах Санта-Ана периодически случаются ветра, которые местные называют «ветра-убийцы»; они увековечены в эссе Джоан Дидион 1965 года «Лос-анджелесский дневник». Мистрали Южной Франции тоже относятся к фёнам. Сирокко частично тоже фён. Другими словами, все ветра этого мира, пользующиеся недоброй славой, от Аппалачских гор до Южной Америки и Хорватии, — это фёны.

Фён знаменит тем, что люди от него часто заболевают; он приносит с собой мигрени и даже провоцирует рост преступности. Оден пишет: «Сирокко пробуждает мелких демонов».

В Сиэтле горы казались далекими. Они были всего лишь приятным эстетическим фоном, вызывавшим не более глубокие чувства, чем красивая фотография. Но горы Флэтайронс настигали вас, когда вы спали ночью в своей кровати; они насылали горячие ветра и пугали до смерти. Я переехала в край, где эмоциями управляли горные хребты.

Мне было некогда заниматься йогой. В свободное от прогулок время мне приходилось работать и заботиться о детях. Мое тело стало жестче. Стало больно сидеть. Лестницы казались бесконечными. Но пешие походы были моим призванием, пусть даже они меняли мое тело.

Я начала заниматься дома. Моя практика была проста: приветствие солнцу, несколько скручиваний, последовательность стоячих поз — воины, треугольник, поза полумесяца и собака мордой вниз с одной ногой, поднятой вверх. А чтобы растянуть заднюю поверхность ног, я делала долгие пашчимоттанасаны.

После прогулки по каньону Грегори я сделала над собой усилие и наконец развернула коврик в гостиной, где пахло смертью. Скрипя зубы я начала виньясу.

Заниматься дома было ужасно. Те же движения и позы, которые в классе казались увлекательными, дома, без группы, выглядели скучными, неинтересными. В классе зал гудел от напряжения, когда мы входили и выходили из позы, терпели неудачу или добивались успеха, дышали. На занятиях у меня возникало чувство, что со мной происходит медленная, но реальная трансформация. Дома те же движения превращались в упражнения на растяжку — самую унылую физкультуру на свете.

На групповых занятиях йогой мое внимание было остро сфокусировано, намерение и концентрация становились резче. Но почему именно занятия в классе казались более ценными, хотя движения были одни и те же? Не в том ли дело, что я за них платила? Участники программы «Анонимные обжоры» говорят, что платное членство очень мотивирует, придает усилиям ценность.

А может, все дело было в том, что в классе нами руководил учитель. Может, есть в нас что-то, что желает наслаждаться своей зависимостью, быть ведомым, стать учеником гуру — и эта очень глубокая потребность в обстановке групповых занятий получает отклик.