Читать книгу "Отец Кристины-Альберты - Герберт Уэллс"

— У вас есть капитал!

— Небольшой. Но я живу не на него.

На время спор угас. Она решила, что все-таки сражалась неплохо, учитывая ее возраст и положение. Жар раздражения остыл, и они перешли к более конкретному интересовавшему их вопросу — вопросу о том, как она намерена распорядиться своей жизнью.

14

— Мы прогрессируем, Кристина-Альберта, — сказал Дивайзис, — но все еще в силе правило, что жизнь женщины очень во многом детерминируется характером и занятиями… ведущего актера в спектакле. Вы уже бывали влюблены?

Ей хотелось рассказать ему о себя всю правду, но есть вещи, рассказывать о которых невозможно. Она замялась и густо покраснела.

— В наши дни… — сказала она и осеклась. — У меня есть воображение. Я пожила в Лондоне. Может быть, мне почудились.

На мгновение его взгляд стал пронзительным, оставаясь ласковым.

— Я была влюблена… в определенном смысле, — призналась она.

Он кивнул, и она испугалась: он, казалось, понял все.

— Я не хочу ставить мою жизнь в зависимость от мужчины, — пояснила она.

— Да, умные девушки этого никогда не хотят. Не больше, чем умные молодые люди хотят тратить свою жизнь на поклонение какой-нибудь богине.

— В любом случае я не представляю себя в роли рожающей детей домашней прислуги, — сказала она.

— Даже в браке. Да, я сомневаюсь, что это в вашем характере. Но если вы намерены отвергнуть этот легкий жизненный путь — а он легкий, чтобы ни говорили люди, — если вы намерены стать такой же самостоятельной, как мужчины, вам нужно заняться мужской работой, Кристина-Альберта. И уж тогда никаких душечек Фанни!

— Я?! — спросила Кристина-Альберта.

— Нет, не думаю. И в таком случае, мне кажется, вам необходимо пополнить свое образование. Вы умны, но бессистемны.

— Моего образования хватит, чтобы найти работу. И учиться дальше.

— Учиться! — сказал он. — Это займет все ваше время. Я предпочел бы, чтобы вы не отказывались остаться студенткой еще два-три года. А о материальной стороне не тревожьтесь. Мы с вами принадлежим к одному клану — состоящему практически из двух членов, — и я его глава. Я о вас позабочусь, как о сыне. Ну, а теперь, какая это будет работа? Юриспруденция? Медицина? Общее образование для журналистики или деловой сферы? Теперь для женщин открываются двери, и с каждым днем все новые.

На это Кристина-Альберта могла ответить подробнее. Кое о чем из перечисленного она думала. Ей хочется узнать о жизни и о мире в целом. Не могла бы она получить год для физики, биологии и геологии в основном, и еще антропологии? Это возможно? А тогда, если она подойдет для медицинской работы, еще год на психиатрию или политику и здравоохранение?

— Я понимаю, что это довольно много, — сказала она.

— Много! Целая энциклопедия за один год.

— Но я хочу знать все это.

— Естественно.

— А можно мне заниматься подольше?

— Вам придется заниматься подольше.

— Но не слишком ли это честолюбивое желание?

— Не слишком, будь вы в брюках. А мы согласились в такой мере сделать вас бесполой. Почему бы вам и не быть честолюбивой?

— Вы думаете, я могла бы потом вести работу… научную работу, как вы?

— Почему бы и нет?

— Девушка?

— Вы из того же теста, что и я, Кристина-Альберта.

— Выдумаете… когда-нибудь… я даже смогу работать… работать с вами?

— Родственные умы могут пойти одним путем, — сказал он, полностью признавая их родство. — Почему бы и нет?

Она глядела на него с темным волнением в глазах, и он на мгновение понял все, чем мог бы стать для нее. Она была смелой, и чудесной, и честолюбивой; из ничего в его жизнь вошло чудо. И она хотела, чтобы их отношения перешли, как они и могут перейти, в нечто очень глубокое и неизмеримо важное для них обоих.

И он заговорил о контрасте между студентами и студентками, и мужчинами и женщинами как работниками.

— Вы никогда не будете действовать параллельно мужчинам, вы, эмансипированные женщины, так что не ждите этого. Вам надо выработать свой путь, быть может схожий, но иной. Иной до самых корней.

Он указал, что, вероятно, мужская натура обладает своими качествами, которых женская лишена, и наоборот, вплоть до мышечных волокон и нервных окончаний. Может настать время, когда, поместив под микроскоп срез кожи или каплю крови (либо употребив какой-то сложный реактив), мы с легкостью определим пол того, у кого их взяли.

— Мужчина, — сказал он, — сопротивляется. Мужчина несгибаем. Он обладает большей инерцией, как физической, так и умственной. Она удерживает его на избранном пути. Мужчины по сравнению с женщинами упорнее и тупее. Женщины по сравнению с мужчинами быстрее и глупее. Дубинка и шило.

Он заговорил о своих студенческих днях, когда медички были еще новинкой, а затем перешел к предрассудкам своего отца, к тому, как тот обращался с его матерью, и к дням своего детства. Вскоре они уже обменивались воспоминаниями о детских иллюзиях и фантазиях. Непринужденность, с какой он говорил, заставила ее забыть о разнице в их возрасте. Он рассказывал ей о себе, признав ее право узнать о нем побольше. С дружеским интересом он слушал все, что она сочла нужным сообщить ему о своем папочке и о себе — своих впечатлениях и немногих приключениях, которые выпали на ее долю, как студентки из пригорода. Они разделяли радость, которую доставляла им замешанная на доброте нелепость Пола Лэмбоуна. Вскоре она сообразила предложить ему выпить. От Крамов остались бутылка пива и сифон содовой. Но Дивайзис попросил чаю и помог ей поставить чайник. А тем временем взаимные исследования продолжались. И в разговоре их взаимная симпатия обогащалась, становилась глубже. Ей еще никогда не приходилось сталкиваться с таким дружеским и обаятельным любопытством. У нее были друзья, но такого дружеского чувства она прежде не знала. У нее был любовник, но о подобной близости она понятия не имела.

Он ушел во втором часу ночи.

Разговор иссякал. Дивайзис несколько секунд просидел в задумчивости.

— Мне пора, — сказал он и встал.

Они посмотрели друг на друга, не находя нужных слов для прощания.

— Было так чудесно разговаривать с вами, — сказала она.

— Это чудо — найти вас.

Новая пауза.

— Для меня это очень много, — сказала она неловко.

— Мы еще поговорим… много раз, — сказал он.

Он хотел назвать ее «моя милая», но нелепая стеснительность помешала ему. А она догадалась о несказанном.

В коридоре она остановилась перед ним, выпрямившись, с румянцем на щеках, с сияющими глазами, и он удивился, что не счел ее красавицей с самого начала.