Читать книгу "Ночи Калигулы. Падение в бездну - Ирина Звонок-Сантандер"

На расстоянии узкоплечая фигура актёра походила на женскую. Накладные волосы дополняли сходство. Калигула, поддавшись порыву, бросился за Мнестером. Догнал его, повалил в траву. Худощавые ноги актёра на ощупь удивляли гладкостью и шелковистостью. Он выводил волосы притираниями и прижигал их горячей скорлупой ореха. Калигула ожесточённо ласкал Мнестера, целовал узкую спину и называл его Друзиллой.

— Продолжай петь, — в экстазе шептал он.

* * *

Утром Гай подарил Мнестеру пятьсот тысяч сестерциев. Перстень с большим изумрудом появился на правой руке актёра.

Он купил восемь рабов и обзавёлся роскошными носилками, о которых мечтал.

Бессонными ночами император часто призывал к себе Мнестера. Актёр обряжался в женскую тунику из прозрачного шелка, прятал лицо под маской с чертами лица Друзиллы и пел для Калигулы.

Гай целовал актёра, отдавался его неторопливым ласкам, разжигался похотью и думал о Друзилле.

LVI

Агриппина писала Луцию Кассию Лонгину.

«Юлия Агриппина приветствует Кассия.

Ты спрашиваешь о смерти Друзиллы? Никто не знает, отчего она скончалась. Гай Цезарь накануне похорон покинул Рим. Вернулся две недели спустя, грязный и заросший. С тех пор он зовёт именем Друзиллы всех женщин, которых целует: рабынь, гетер и новую подругу — Цезонию. Не только женщин: он зовёт Друзиллой луну и гистриона Мнестера, с которым часто делит ложе.

Иные говорят, что Гай сам убил её. Из ревности, застав с Марком Лепидом. Я думаю, что это ложь. Будь это правдой — Гай предпочёл бы убить Марка.

Неладное творится во дворце. Не знаю, что помутило рассудок брата: недавняя болезнь или смерть Друзиллы? Бывают ночи, когда Гай с мечом в руках гоняется за рабынями, обвиняя их в смерти Друзиллы. Я подпираю дверь тяжёлым сундуком, но даже так боюсь уснуть.

В Риме пахнет кровью. Тюрьмы опустели. Гай Цезарь велит бросать заключённых в пищу львам. Раньше такая участь предназначалась простолюдинам. Теперь голодным животным скармливают даже всадников.

Не возвращайся. Оставайся в Азии. Там спокойнее.

Будь здоров».

Кассий в далёком Эфесе читал письма Агриппины. Он постарел. В тёмных волосах появилась седина, уголки тонких губ болезненно ползли вниз.

После развода с Друзиллой Кассий не женился. Он перестал верить в женскую любовь. В каждой кокетливой матроне он выискивал постыдную тайну: одна бегает на тайные встречи с любовником, другая имеет раба для интимных нужд. Все женщины бесчестны и порочны, как Друзилла!

Редкие письма Агриппины были осколками прошлого, которое Кассий хотел забыть. Они резали душу и заставляли сердце истекать кровью. Но Кассий все равно ждал писем и с жадностью читал их.

Узнав о смерти Друзиллы, Кассий простил её. Презрение к бывшей жене постепенно исчезло и сменилось жалостью. Ненавидеть Калигулу он так и не перестал.

— Приветствую, Кассий, — в атриум наместника Азии вошёл посетитель.

Луций Кассий Лонгин отложил в сторону пергамент, исписанный мелкими буквами. Улыбнулся, стараясь укрыть тоску от постороннего глаза, и повернулся к гостю.

— И тебе привет, Валерий! — радушно отозвался он.

Мужчины обнялись, как старые друзья.

Валерию Азиатику было тридцать лет. Он принадлежал к богатейшей семье Эфеса. Любил греческие рукописи, породистых скакунов, цветущие деревья и жену. Отличался честолюбием. Эфес был слишком мал для него. Азиатик с упорством богатого провинциала рвался в Рим.

— Я пришёл попрощаться с тобой, друг, — заявил он, присаживаясь на скамью и принимая из рук рабыни чашу с вином.

— Ты все-таки уезжаешь? — с нескрываемым сожалением заметил Кассий.

— Эфес изрядно надоел мне. От жалких, глупых невежд, составляющих местное общество, меня тошнит! — Валерий Азиатик высунул язык и наглядно продемонстрировал, насколько его тошнит. — Не понимаю: как ты, римлянин, можешь жить здесь?!

— Меня тошнило от римских нравов, — невесело усмехнулся Кассий.

— Рим — прекраснейший город на земле!

— Рим пахнет кровью! — Кассий вспомнил строчку из письма Агриппины.

— А Эфес пахнет ослиным навозом, — обиженно ответил Валерий.

— Навоза и в Риме хватает.

Валерий Азиатик поставил на стол чашу с вином.

— Не старайся переубедить меня, — посерьёзнев, попросил он Кассия. — Я еду в Рим. Если хочешь, поедем вместе. Быстроходная галера ждёт в гавани.

— Нет, — покачал головой Кассий. — В Рим я не вернусь. Никогда.

Азиатик помолчал. Поднялся со скамьи, шумно вздыхая:

— Жаль. Мне пора. Прощай!

Мужчины обнялись. Дружески похлопали друг друга по спине.

— Счастливого пути! — пожелал Кассий.

— Ты был моим лучшим другом в Эфесе, — расчувствовался Валерий Азиатик. — Такое не забывается. Скажи: могу я что-то сделать ради тебя?

— Можешь, — голос Кассия изменился, стал хриплым. Он судорожно сжал плечо Азиатика и шепнул ему в ухо: — Убей Калигулу!

Валерий отпрянул. Удивлённо взглянул на Кассия и вышел, не говоря ни слова.

Оставшись один, Кассий перечитал письмо Агриппины. Зачем-то потрогал пальцем папирус в том месте, где чернилом было выведено имя Друзиллы. Бросил письмо в горящую жаровню и долго глядел, как пламя с треском пожирает исписанный папирус.

Кассий сжёг письмо и тут же пожалел об этом. Послания из Рима были единственной хрупкой нитью, связывавшей его с незабываемой Друзиллой. Вздохнув, он решил никогда больше не сжигать письма Агриппины.

LVII

Мнестер пел на подмостках, блаженно закатывая глаза. Он изображал Вакха. Венок из виноградных листьев обрамлял красивое, немного женственное лицо актёра. В правой руке он держал серебрянный кубок с вином. Каждое плавное движение Мнестера сопровождалось многообещающим взглядом, предназначенным для императора.

Калигула хлопал любимцу. Восторженно хвалил пение Мнестера и оглядывал взглядом гостей: посмеет ли кто остаться недовольным игрой красавца-лицедея.

Недовольных не было. Лица гостей старательно изображали восхищение. Хотя многим пение Мнестера напоминало мяуканье мартовской кошки. Но знатные римляне и их супруги, приглашённые на императорский обед, хорошо помнили судьбу всадника, который недостаточно внимательно слушал Мнестера. Калигула отправил его в далёкую провинцию с письмом к местному правителю. Всадник поседел в дороге, думая, что везёт собственный приговор, но не посмел сбежать. Послушно доставил послание римского императора. Оно гласило: «Человеку, который это привёз, не делай ни добра, ни зла. Отправь его назад, в Рим».

Мнестер закончил петь и торжественно раскланивался. Гай порывисто вскочил с места и вбежал на подмостки. Среди рукоплесканий император обнял актёра и поцеловал его в губы. Затем обернулся и обвёл притихших гостей подозрительным взглядом.