Читать книгу "Хейсар - Василий Горъ"

Он сделал глоток и аж застонал от удовольствия:

— Вкусно…

Я улыбнулась и ласково погладила его по бедру:

— Пей сколько влезет — его тут полведра, если не больше…

Выпил. В считанные мгновения. Потом увидел, что я взяла с тарелки кусочек разваренного рубца, и слабо улыбнулся:

— А теперь ты будешь кормить меня с рук?

— Угу…

— Твои женихи удавятся на собственных поясах…

— Какие женихи? О чем ты? — притворно удивилась я, вытирая ему губы рушником.

— Унгар Ночная Тишь, Намор Медвежья Лапа и Итлар Сокол… — перечислил Меченый.

Его голос вдруг плеснул такой горечью, что шутить мне тут же расхотелось:

— Ты спас детей Ваги… Дальше продолжать?

В глазах Крома появилось удивление. За ним — понимание, безумная радость и… отчаяние, от которого меня затрясло:

— Так вот что это были за свертки…

— Да, ты закончил свой Путь… — кивнула я. — Значит, должен вернуться в храм Двуликого. А я обязана разделить твою судьбу…

…Следующие минут пять он не ел, а давился. И мрачно смотрел сквозь меня. Я не мешала — молча протягивала ему кусок за куском, давала запивать мясо отваром змеелиста, иногда вытирала жирные губы уголком рушника и ждала, пока он смирится с неизбежностью моего ухода и наконец поймет, что последние дни нашей жизни мы сможем быть одним целым.

Смириться — смирился. Ибо в какой‑то момент перестал жевать и повторил слова, которые я сказала ему по дороге в Шаргайл:

— Они над нами издеваются…

А вот понять — не понял: вместо того чтобы обрадоваться тому, что я буду принадлежать только ему, испугался за мою жизнь:

— Я не хочу, чтобы ты уходила…

От безумного, всепоглощающего отчаяния, прозвучавшего в его словах, у меня пересохло во рту и бешено заколотилось сердце. Я тут же пересела к нему на кровать, придвинулась поближе, а потом положила его левую руку к себе на бедро.

Первые пару мгновений после того, почувствовав ладонью мою ногу, он сходил с ума от ощущений и толком меня не слышал. Поэтому понял, что я сказала, только тогда, когда я закончила говорить:

— Кром по прозвищу Меченый! Я, баронесса Мэйнария д’Атерн, вверяю тебе свою честь, свою душу и свое сердце. Или, как говорят в Шаргайле, отдаю тебе свое Слово, свое сердце и свою жизнь…

— Мэй!!!

— Я тебя люблю… — глядя ему в глаза, выдохнула я. — Люблю больше жизни! Поэтому буду твоей, и только твоей. До последнего вздоха…

Он закрыл глаза, сжал зубы, а я, дотянувшись до стола, вцепилась в рукоять ножа, чиркнула себя по запястью, прикоснулась губами к порезу и вскинула голову к потолку:

— Клянусь кровью своего рода! И… кровь от крови твоей, Барс!!!

…К середине часа жаворонка, когда в дверь постучалась Сита, Кром спал и улыбался во сне. Увидев его сияющее лицо, хейсарка вздрогнула, как от удара, потом закусила губу, сжала кулаки и еле слышно буркнула:

— Выздоровеет!

Я удивленно уставилась на нее — судя по выражению лица, помощница дари Иттиры была чем‑то страшно расстроена. Настолько, что не справлялась со своими эмоциями.

Пощупав биение жил и осмотрев повязки, Сита практически упала на свободный табурет и закрыла лицо руками:

— Ну все, самое страшное позади. Можешь идти спать, ашиара!

Оставлять Крома наедине с человеком, который будет думать о чем угодно, кроме того, что надо, я не собиралась, поэтому отрицательно помотала головой:

— Не хочу…

— Посмотри на себя: глаза красные, лицо бледное, щеки ввалились… — не глядя на меня, буркнула она. — Иди, тебе надо поспать хотя бы пару часов…

От боли, прозвучавшей в ее голосе, у меня свело зубы. Поэтому, вместо того чтобы сказать очередное «нет», я поинтересовалась, что с ней творится.

Убрав руки от лица, Сита шмыгнула носом и криво усмехнулась:

— Да, в общем, ничего особенного. Просто я вдруг поняла, что выбранный мною путь ведет в никуда…

Я непонимающе нахмурилась: из уст женщины, посвятившей свою жизнь служению Бастарзу, эта фраза звучала, по меньшей мере, странно.

— Ты — гейри! — убедившись, что косой крест, заплетенный над ее левым ухом, никуда не делся, воскликнула я. — Ты принимаешь роды, ты лечишь больных и раненых, ты продлеваешь жизнь тем, кто чувствует дыхание Темной половины Двуликого[204]…

— Да, так и есть: я — дарую жизнь, но не имею права ее отнимать…

Фраза, произнесенная одними губами, прозвучала как крик души и заставила меня поежиться:

— Отнимать могут многие. А вот дарить…

Хейсарка посмотрела на меня как на юродивую и снова закрыла лицо руками.

Я передвинула табурет поближе к ней и тихонечко попросила:

— Может, расскажешь, почему у тебя появились такие мысли?

Сита скрипнула зубами, дернулась, чтобы встать, потом махнула рукой и заговорила. Голосом, напрочь лишенным каких‑нибудь интонаций:

— Знаешь, когда я была совсем маленькой, я мечтала родиться мужчиной. Глядя на воинов, тренирующихся во дворе нашего сарти, я представляла, как пойду в набег, как буду убивать врагов и жечь их дома. Став чуть постарше, я поняла, что хочу быть не просто воином, а майягардом — ведь они настолько храбрые, сильные и быстрые, что все остальные по сравнению с ними — как цыплята рядом со Снежной Смертью…

Я покосилась на Крома и мысленно улыбнулась: он был не только храбр, силен и быстр, но и справедлив, честен и добр.

— С утра и до поздней ночи я пропадала во дворе, повторяя то, что делали воины… — глядя сквозь меня, продолжила Сита. — До тех пор, пока не упала и не выбила себе плечо. Легкость, с которой дари Иттира поставила его на место, поразила меня до глубины души. И я, забыв про Путь Клинка, начала грезить о Пути Травы[205]…

— Путь, достойный уважения… — прикоснувшись к ее плечу, искренне сказала я.

Хейсарка посмотрела на меня расширенными от боли зрачками и грустно усмехнулась:

— Это только кажется… Впрочем, тогда я была уверена, что он — лучшее, что есть на Горготе…

Говорить, что я считаю так же, я не стала — ей нужно было выговориться, а мои замечания сбивали ее с мысли.

— Начав помогать дари Иттире и увидев своими глазами, что такое раны, боль и смерть, я возненавидела всех, кто берет в руки меч: один удар клинка — и человек, которому мать отдала пару десятков лиственей своей жизни, превращается в сочащийся кровью и гноем обрубок. Или уходит. Навсегда. Оставив на Горготе тех, кому он был дорог… С этого момента я перестала слушать легенды о величайших воинах Шаргайла — смотреть, как горят глаза у тех, кто не понимает, что они принесли в мир только страдания, мне было невыносимо…