Читать книгу "Колдунья - Сьюзен Флетчер"

Он бы не позволил своим чувствам так измениться, я уверен. Он бы прочесывал Библию в поисках цитат, что помогли бы ему уничтожить любое сострадание, — ведь служение королю Якову и Господу было его главным предназначением, и его вера записана чернилами. Именно его разум, я думаю, принес Богу клятву — его разум, что вел его. Но я — не он. Я самостоятельная личность.

Джейн, что мне делать? Мой разум твердит о законе — о Библии, о Боге. Мой разум убеждает не ждать письма от Стайра и не надеяться на то, что удастся изменить последние дни Корраг. Более того, я не должен даже хотеть этого. Я должен желать (и когда-то желал), чтобы мир освободился от тьмы, так почему же меня волнует, что эту тьму поглотит свет огня?

Я должен позволить событиям разворачиваться согласно Божьей воле. Она пленница по закону. Если она умрет, это будет законно.

Но — но! — я тревожусь. Скучаю по тебе. Когда я откладываю свой парик по вечерам, то смотрю на человека, который скрывается под ним: он усталый и старый.

Молись за меня. Молись за то, чтобы я обрел поддержку и утешение — чтобы я обрел правильные, достойные мысли.

Чарльз

IX

Сироп из нее обладает успокаивающим действием и благотворно влияет на мозг душевнобольных людей, умиротворяя помутненный рассудок и охлаждая горячие головы.

О водяной лилии

Расскажите мне о площади. О Меркат-Кросс и о том, сколько дров сложено там в поленницу. Как я устала от всех этих разговоров о смерти! Меня замучили воспоминания обо всех этих чудовищных убийствах, и мне хочется думать: «Это сон. Страшный сон». Они мертвы? Я знаю, что это так. Я видела их тела. Я видела обугленные трупы с ножевыми ранами в спинах и боках — ранами, похожими на раскрытые рты, так что, когда я останавливалась рядом с ними, мне казалось, что раны говорят со мной. Мне казалось, они шепчут мое имя, эти раны, — словно я была в силах остановить кровопролитие. Словно я могла спасти еще больше жизней, чем спасла.

Это воспоминание пугает меня. А еще пугает человек. Какой-то человек пришел.

Этим утром. Я услышала шаги у двери, и мне показалось, что это вы. Я удивилась: «Мистер Лесли пришел так рано!» И я была так счастлива, сэр, так обрадовалась, потому что мне нравится время, что я провожу с вами, — мне нравится говорить с вами и как вы киваете, и это так необычно, что я обрела небольшое утешение в обществе человека церкви, тогда как ни я, ни подобные мне никогда не могли найти у подобных вам утешения. Но ничто в этом мире не остается неизменным, теперь-то я знаю. И я нахожу утешение в вас. Мне нравится ваша улыбка. Мне не многие улыбаются, а вы да. Так что когда я услышала шаги у двери, то подумала: «Это мистер Лесли» — и, громыхнув кандалами, поднялась, чтобы приветствовать вас, и я уже улыбалась в ответ на вашу улыбку, которую я так ждала и которую вижу теперь.

Но это были не вы. В комнату вошел человек, чьего имени я не знала. Он палач. Когда кого-нибудь вешают, именно он завязывает узел и понукает лошадь, чтобы она шла вперед и тянула человека вверх. Если кого-то клеймят, как было с мужчиной, что надругался над скотом в сарае, то именно он вдавливает в плоть железное клеймо и слышит шипение горящей кожи. Когда кого-нибудь сжигают, он привязывает к столбу. Он наваливает кучу бочек и собирает дрова.

И он был здесь. Он смотрел на меня, стоящую в кандалах, в окровавленных юбках, и хохотал.

Я не знала, чему он так радовался, и просто смотрела на него.

— Пожалуй, нам удастся сэкономить кругленькую сумму, — сказал он. Потом опять рассмеялся. — Как ты ухитрилась помешать исполнению плана? Ты? — Он смахнул слезу с глаза большим пальцем. — Да я видал и новорожденных покрупнее! Ты?

А успокоившись, он плюнул в меня. Ну конечно. Он плюнул мне в лицо, но промахнулся и попал на руку, и я печально смотрела на его слюну.

— Нужно оставить лишь половину от тех дров, что, я думал, нам понадобятся, — сказал он таким голосом, будто в комнате был судья, к которому он обращался. — Быстро. И дешево. Но людям нравятся зрелища, поэтому я не стану убирать лишние дрова — пусть горят подольше. Да.

Но стоило моим глазам встретиться с его глазами, он враз утратил благопристойность и зашипел на меня:

— Назойливая дрянь… Мистер Далримпл желает избавиться от тебя, о да!

Потом он ушел. И если до его прихода я желала услышать ваши шаги, то после этого я вдвое сильнее хотела видеть вас, потому что очень испугалась. Потому что поняла, что это правда, — они намерены убить меня. Решетки крепки, а кандалы не спадут.

Я рада, что вы здесь. Я так рада. Моя смерть будет медленной, как сказал этот человек, а я не хочу умирать, я не хочу умирать таким образом.

Мои руки теряются в ваших ладонях. Мои руки так малы, что однажды это стало причиной для вывода: «Ведьма — она такая мелкая! Дьявол забрал часть ее!» Словно я заключила какое-то соглашение с дьяволом. Словно маленьких рук достаточно, чтобы осудить меня, хотя хватало и гораздо меньшего — серых глаз или странного имени. Люди всегда хотели, чтобы я умерла. А я всегда хотела, чтобы люди жили, — так где же справедливость? Я ее никогда не видела. Так же, как и Кора. Так же, как ее мать, когда тонула, одетая лишь в рубашку.

Мои руки так малы в ваших руках. Они гладили серую лошадь, выдергивали тростник из болот и исцеляли людей. Маленькие руки, но они держали его руки, его. Видите? Я даже не могу разглядеть их. В комнате очень темно.

Расскажите мне о вашей жене. Или о четверых сыновьях. Мне кажется, я не должна говорить. Мне кажется, я должна просто послушать немного, успокоить дыхание.

Я присяду.

Давайте ненадолго наполним эту комнату словами более добрыми, чем «назойливая дрянь». Наполним ее жизнью.

* * *

Возможно, дело в нем. Возможно, сон мой пропал оттого, что я стояла на холме Сосок рядом с ним и мы говорили о сердцах. Или, возможно, это был первый, голубой мороз, и я выползла из хижины, чтобы ощутить, как он заливает долину — умиротворяющий и прозрачный. Потому что это была моя погода и я не могла существовать без нее — я скучала по ней. Я легла на землю. Я глядела на звезды и не спала.

Или это рев. Когда я проходила вечером по склонам Вершины Чертополоха, я остановилась, услышав звук. Это был длинный, скрипучий, надломленный рев, и я подумала: «Что за…» Потому что звук раздался один раз и был очень низким. И когда я посмотрела наверх, я увидела его — моего оленя. Он вернулся на склоны холма. И я была рада этому.

Что за утешения! Зима. Мой олень, с его короной и шеей, поросшей плотным мехом. Его шкура была все еще густой и курчавой, и он ступал по гребню холма, глядя на меня. Однажды вечером, сидя у дымящегося костра, я посмотрела наверх и увидела, как он спускается по склону. Моросил мелкий дождь, и олень отряхивался все время.

Я сказала:

— Не уходи! Останься!