Читать книгу "Мир уршада - Виталий Сертаков"

Потому что, если мне недавно посчастливилось одолеть парочку гончаров и даже отбить у них нюхача, это лишь вопрос счастливого везения. Я вырвалась за пределы, едва не погубив себя, и пожертвовала жизнью Тонг-Тонга…

Лучше не трогать детей гончаров, ибо они способны мстить десятилетиями.

Всех нас, испуганных грязных детей, привели к старому седому полуконю. Несмотря на палящую Корону, он грелся у очага, закутавшись в толстую шерстяную попону. Его левый глаз заплыл бельмом, отвислую нижнюю губу когда-то криво заштопали, очевидно, после удара ножом, а дряблые руки тряслись, поднося ко рту чайник с длинным носиком. Главарь работорговцев был стар и изрядно потрепан жизнью, но не выпускал власть из слабеющих рук. Две девушки-гандхарва принесли кувшины с нагретым бальзамическим маслом, откинули попону и принялись натирать старику спину. На его задних ногах пузырились болячки, шерсть выпадала клочьями. Тот рыжий, что командовал пленившими нас разбойниками, выступил вперед, опустился на колено и поцеловал старику руку.

Вокруг вздымались колючие стены, заканчиваясь мрачным сводчатым потолком. Громадные каменные блоки повело, между ними проросли зеленые колючки, но заброшенное здание могло простоять еще сотни лет. Узкие окна почему-то располагались очень низко от пола; тогда я не соображала, что здания строились не для людей. В нишах валялись обломки статуй, видимо, разрушенные землетрясениями. Полы в здании сплошь заросли пушистой травой, среди которой на бамбуковых помостах спали женщины-полукони, в обнимку с младенцами. Очевидно, это был гарем хозяина рынка. Из близкого леса периодически доносились завывания шакалов и рык ибриса. В самом городе не раздавалось ни звука, кроме сухого шелеста бамбуковых рощ.

Я жадно осматривалась, потому что так меня учила Мать волчица. Какие бы передряги нас ни настигли, любила повторять моя наставница, никогда не упирай взгляд в землю. Лишь духам, хранящим песочные часы будущего, ведомо, что произойдет до следующего восхода. Всюду и всегда следует запоминать, следить и впитывать.

И я следила. Сквозь узкие горизонтальные окна я видела статую Золотого коня. Золото с него давно облезло, на спине свили гнезда аисты, а передняя нога обломилась много лет назад и валялась тут же, обросшая со всех сторон светло-коричневыми побегами бамбука. Золотой конь вздымался над покривившейся площадью на высоту не менее сотни локтей, от него шло суровое немилосердное обаяние бога-воителя. В левой деснице он когда-то сжимал оружие, но оно тоже выпало и превратилось в прах, вместе с пальцами. Его грандиозная физиономия представляла собой невероятную смесь между вытянутой мордой лошади и бородатым лицом степенного мудреца из страны Вед. Под его выдающимся подбородком, на шее, и в глубине остроконечных, горделиво поставленных ушей сияли остатки позолоты. Титан был высечен из камня; даже во времена Золотого коня не нашлось столько благородного металла на его создание.

Когда-то тут кипела жизнь. Узкие проходы между приземистыми зданиями разбегались спиралями, между низких оград торчали шестигранные столбы из черного мрамора, угадывались очертания бассейнов и поваленные аркады водопроводов. Низкие проходы внутрь замшелых домов походили на лисьи норы, только большего размера, как будто нарочно изогнутые самым нелепым образом. Нас связали по трое и на ночь заперли в клетках, прямо под брюхом Золотого коня. Рассмотрев запоры, я воспряла духом, но тут оказалось, что вокруг наших клеток натянули железную сеть, а внутрь запустили трех подрощенных тигрят.

Бежать нам некуда, так решили гандхарва. И они были правы, поскольку Дочь волчица еще не умела справляться сразу с тремя хищниками. Это умение приходит позже, когда женская кровь становится регулярной. Ночь мы провели, отбиваясь от москитов, и у половины детей к восходу лица превратились в лиловые подушки с щелочками глаз. А потом появились сторожа, загнали тигров в угол сети железными пиками и выволокли нас на помост. Две девочки и один мальчик подхватили лихорадку, заразились от вредного гнуса.

Их убили при нас, закололи и бросили тиграм. После этого остальные дети прекратили стенать и плакать. Мальчиков увели в одно из дряхлых каменных зданий, поверх которого давно вымахали кусты, а девочек заставили раздеться. Кто упирался, тех били, сильно, наотмашь, как бьют непослушных собак. Я не стеснялась раздеваться при шаманках, когда нас купали, но здесь, на голом месте, под равнодушными взглядами разбойников, мне стало не по себе. Их совершенно не возбуждали девушки и женщины человеческого племени, их возбуждало только золото. Хотя я так и не узнала, на что полукони бамбуковых лесов тратят свои богатства. Как и встарь, они бражничают, дерутся, роют странные кривые норы и одеваются в нелепые лохмотья…

Покупатели уже ждали. Меня и еще двоих двенадцатилетних девочек купила женщина, завернутая в балахон цвета кипящей меди. Обыкновенная женщина, без всяких копыт, только очень высокая. В ней, наверное, было не менее пяти локтей роста. Естественно, я тогда не догадывалась, что встретилась с огромной редкостью. Старшая жрица храма Сурьи происходила от потомков циклопов, весь их банджар из поколения в поколение сохранял невероятный рост. Ее лицо скрывала накидка, звенящая железными монетами. Обильно умащенные, крепкие пальцы рук, также унизанные кольцами, причинили мне немало боли.

Она ощупывала меня везде, а сзади меня держал за локти вонючий полуконь, он гнусно хихикал, когда я пыталась брыкаться. Одну из нас троих жрица забраковала, ведь ей нужны были исключительно девственницы. А меня и подругу, имени которой я так и не спросила, закинули нагишом в железную корзину, укрепленную на телеге с громадными колесами. Два жующих буйвола равнодушно смотрели на наши слезы, они готовились потащить следующую телегу.

Спустя четыре восхода нас привезли в храмовую опочивальню, расположенную за мусорными полями Бомбея. Нас жестами заставили вымыться, но женщину с железными перстнями не удовлетворило качество мытья. Пришли трое женщин помоложе и поочередно отдраили нас так, что у меня после белого песка и мочалок несколько дней саднила кожа. За годы, что я провела в храме Сурьи, мне не позволили быть грязной больше половины восхода. Они продели мои щиколотки и запястья в кожаные браслеты и растянули меня на холодном скользком столе, как на дыбе.

Я не плакала, я смотрела в потолок. Там, из-за крестовины потемневших балок, на меня поглядывали крошечные птенцы ласточки. Я не плакала, когда женщины принесли горшок с раскаленным воском и стали сдирать с меня волосы. Они выбрили мне голову, брови и все остальное, даже крошечные черные волоски на локтях. Они перевернули меня на живот и растянули ноги в кожаных кандалах, чтобы добраться туда, куда до них заглядывала только моя мать.

От воска и щипцов мне хотелось визжать, но я даже не вскрикнула. Красные волчицы никогда не показывают слабость перед лицом подлого врага. Обойтись без слез не получилось, я напрудила из глаз целое озеро. Я шмыгала носом, елозила лбом по гладкому столу и гадала, когда же все это кончится, и меня, наконец, сунут в котел.

Вероятно, Рахмани прав, когда говорит, что лишь глупец не радуется испытаниям, выпавшим на его долю. Пожалуй, именно благодаря жестоким процедурам, которым подвергали меня на этом скользком столе в течение месяцев, я привыкла ненавидеть грязь. Даже в долгих переходах с караванами вьючных лам я таскаю за собой походную ванну и запас мыла.